следовали и тропу вытоптали. Но после минного поля это не страшно. К тому же всю тропу без проблем можно перекрыть одним ручным пулеметом. Конечно, у пулеметчика тоже позиция будет аховая, потому что стрелять придется снизу вверх и достаточно круто. Одной точно брошенной гранаты хватит, чтобы его накрыть. Но гранату надо точно бросать, потому что гнездо для пулеметчика оборудовано самим Умаром и, следовательно, с толком. Тяжелые камни стоят, как стены, а сверху другие камни, плоские. И между камнями амбразура. Ствол высовываешь и стреляешь. Попробуй, пусть даже сверху, с пятидесяти метров попасть в двадцатисантиметровое отверстие... Снайперски гранату надо бросать, чтобы попасть...
Пулемет с поста снимается только тогда, когда джамаат уходит на операцию. Все остальное время там часовой сидит. Когда свои должны идти, он всегда знает. Ближе окажутся, спросит в темноте. Сейчас пока и спрашивать не надо, не надо себя выдавать...
Спуск местами темный. Елки от луны хорошо прячут. Но темный он как раз в таких местах, где место более пологое. Там елкам есть за что своими неглубокими корнями ухватиться. Где крутизна, где самый опасный спуск, там ни одна елка расти не вздумает. Свалится, как только чуть-чуть подрастет. Внизу таких стволов множество валяется. Торопились елки вырасти, как люди торопятся, и свалились, потому что корни у них слабые. Человек со слабыми корнями тоже часто в жизни срывается... Это Умар хорошо знал. Четыре года назад появился у них в джамаате такой. Привели его жители села. Отдали для разборки. Оказалось, дезертир... Его свои же солдаты били за гадкий нрав, он и сбежал... Домой побоялся – поймают. Хотел в селе пристроиться. В работники себя предлагал. Но селяне тоже народ ушлый. Знают, что с ними будет, если при очередном визите «кадыровцев» этого дезертира найдут. И отдали его Байсарову. Тот условие поставил – или принять ислам и воевать против своих, или расстрел... И принял ислам, голову обрил, и против своих воевать согласился без сомнения. Два месяца напрасно хлеб в лагере ел, и никто его не обижал. Зима стояла, джамаат из лагеря почти не выходил. Не хотелось «наследить» и показать направление для поиска лагеря. Потом, когда подтаяли снега, пошли на операцию. И там засада не удалась, сами на засаду нарвались и двоих бойцов потеряли. А дезертир побежал... К своим сдаваться... И получил очередь в спину... Чеченцы вообще-то не любят стрелять в спину... И не стреляют в спину тому, кого уважают... А дезертира никто не уважал... Его застрелили... Не было корней у человека... Сорвался... Когда корней прочных нет, всегда срываются...
Последние тридцать метров перед постом – место чистое. Под луной все хорошо видно, кто и с кем идет, что несет. Умар с Астамиром спускались, и никто не окликнул их. Только когда совсем рядом с укрытием пулеметчика оказались, из-за камней голос гранатометчика Мовлади раздался:
– А пленника своего расстреляли, что ли?
Гранатометчик на время двухчасового дежурства пулеметчиком стал. Любой, кто на пост заступает, становится пулеметчиком.
– Он сам уже кого-то там расстреливает... – не стал врать Умар. – Мы его отпустили...
– Зачем? – не понял Мовлади.
Он вообще-то от природы глуповат и наивен. Легко поддается на провокации, и потому в джамаате нет, кажется, человека, кроме Умара, кто не подшучивал бы над Мовлади.
– Так надо... Человек хороший оказался... – ответил Астамир.
– Хороших людей всегда жалко... – согласился Мовлади. – А эти... которых привели... Они нехорошие?
– А ты сам как считаешь? – спросил Умар.
– А как эмир скажет, так и буду считать... – Мовлади всегда гордился своей дисциплинированностью. Он любил подчиняться эмиру Байсарову и всегда сам об этом говорил с гордостью.
– Ладно, не храпи сильно... – сказал Умар. – А то под шумок водопада хочется порой похрапеть... Мы пошли...
Первый из трех маленьких водопадов шелестел уже рядом. Умар с Астамиром вышли на берег ручья чуть ниже этого водопада и спуск продолжали по пологому месту. Потом подошли к очередному крутому спуску, правда, здесь уже и упасть было негде, потому что тропа сходила косо и полого, потом круто заворачивала, чтобы ко второму водопаду вывести. Там от водопада тропа дальше уходила. Вниз, к дну ущелья, где большой ручей тек. Хотя сама тропа проложена была недалеко, метров на пятьдесят, только до камней. Это была идея Умара – протоптать тропу, которая вела бы мимо лагеря до камней. А потом, кому доведется, пусть на камнях следы ищет. Мовсар заставил весь джамаат целый день ходить до камней и обратно, чтобы тропу натоптать. И натоптали...
Однако Умар с Астамиром на нее не пошли. Они согнулись и прошли по узенькому камню под плоской струей водопада на другой берег ручья. Там берег был каменистым, крутым и проходимым только до крупной монолитной каменной скалы с тремя елками поверху. Отец с сыном скалу обошли и сразу попали к узкому и низкому входу в пещерку. Этот вход и на вход похожим не был, потому что со стороны просто казалось, что камень округлый лежит, а за ним скала. Много таких камней, и за каждый заглядывать не будешь. А если не поленишься и заглянешь, то прямо в пещерку и попадешь... Пещерка была небольшая, конечно же, искусственная и вырытая не так давно. Но уже обжитая. В ней даже газовая плита была, чтобы можно было пищу днем готовить и не привлекать к себе внимания дымом от костра. Костер в пещерке жгли зимними ночами рядом с каменными стенами. Камни нагревались и тепло держали долго. Но когда жгли костры, всем порой приходилось на свежий воздух выходить, потому что, когда направление ветра было неудачным, в верхние щели выходила только часть дыма, а часть по пещере расползалась и только потом поднималась кверху... Это было, конечно, неудобством, когда требовалось согреться, но Мовсар не разрешал жечь костры снаружи, остатки кострища привлекли бы чье-то внимание, и это могло бы плохо закончиться для джамаата. К счастью, ветер в этих местах обычно был устойчивым и не заставлял мерзнуть часто.
Но пещерка, по большому счету, только для того и предназначалась, чтобы отлежаться в тишине после очередной серьезной операции. Или зимой здесь же отлеживаться и не выходить за пределы ущелья. А если и выходить, то только нижним путем, через большой ручей, в сторону ближайшего села. В другое время, невзирая на погоду, джамаат вполне обходился лесными шалашами в разных урочищах. А порой, когда никто их не искал, и вообще уходил на длительный отдых в ближайшие села. Там принимали если и не с охотой, то безропотно. И даже кормили своими запасами. С сельчанами Мовсар предпочитал дружить и иногда использовал некоторых из них в своих операциях. Но за это приходилось расплачиваться. Как сегодня, например...
Сейчас в пещере горел только небольшой костерок, не дающий большого дыма, да и тот, что был, сразу уходил кверху. Ветер был подходящий, а костерок был необходим, чтобы не спотыкаться в темноте.
– Где эмир? – спросил Умар, только миновав узкий проход.
– У себя... С пленными беседует...
У себя, это даже не в другой комнате, потому что комната была одна, но разделена она была на две крупными камнями, которые при строительстве пещерки выкопать не удалось.
– Умар пришел? – спросил издали Мовсар и через несколько секунд сам из темноты вышел.
Вышел один, но пленников одних оставить не решился, понял Умар, разглядывая тех, кто остался в переднем помещении. Вообще-то у джамаата еще и небольшой зиндан[9] имелся – не слишком глубокий, поскольку глубокий в этой горной почве было не выкопать. Закрывался он камнем и высохшим кустом так, что входа не было видно. Туда сажали порой пленников, но пленники были в джамаате редкостью. Умар так до конца и не понял, зачем решил Мовсар в этот раз с пленниками связаться. Не такой и большой был груз, чтобы не унести его самим. А притащить с собой пленников, чтобы потом расстрелять – тоже смысла нет. Расстрелять их можно было бы и на месте, если вообще была нужда расстреливать и брать на себя лишнее. И без того прокуратура счет ведет всем делам джамаата... А оставлять пленников в живых, кормить их – тоже непонятно, зачем это нужно Мовсару. Он показал солдатам и прапорщику путь к пещерке. Значит, было только два, как понимал Умар, выхода. Или пленников убить, или пещерку сдать...
Разговор о пленниках зашел еще накануне операции, когда Байсаров отдал такой приказ. И только Умар поинтересовался целесообразностью такого приказа. Но получил резкий ответ:
– Я знаю, что я делаю...
С эмиром спорить не полагается. Умар не спорил...
Мовсар был мрачен, как всегда, и даже слегка мрачнее обычного. Подошел к костру и руки протянул, хотя было не холодно. Но руки у эмира всегда зябли, и это все в джамаате знали. У костра Байсаров закашлялся. Глотнул нечаянно дыма, как порой случается, и закашлялся.
– Пойдем на воздух... – хрипя, сказал Мовсар и помассировал себе пальцами горло. – Задохнусь здесь...
Умар в сторону отошел, уступая эмиру дорогу. В джамаате законы вожака стаи, присущие волкам и собакам, соблюдались строго. Эмир входил в помещение первым и первым из него выходил. Как положено вожаку, так положено и эмиру.
Как и сам Умар, все поняли, что эмир таким образом пригласил отставного майора ВДВ для конфиденциальной беседы. И никто, даже Астамир, который всюду за отцом следовал как хвост, за ними не вышел.
Мовсар присел на камень. Кивнул Умару на соседний:
– Присаживайся... – и даже стряхнул что-то с камня, на который показывал.
Умар сел чуть напряженно. Он сам шел к эмиру с серьезным разговором, который мог и нехорошей стороной обернуться, но, кажется, у эмира был собственный разговор, иначе они могли бы и в пещерке пообщаться, где вовсе не обязательно в полный голос и на повышенных тонах говорить, чтобы слышно было всем.
Байсаров вытащил из кармана пачку документов. Даже при свете луны Умар сразу определил, что это документы пленных. Вместе с документами выпала и бумажка. Эмир бумажку развернул, посмотрел так, словно мог в темноте что-то разобрать, свернул и снова в карман положил. Но не поленился объяснить, хотя обычно на объяснения щедрости не проявлял:
– Домашние адреса пленников... Они сейчас письма домой пишут...
И протянул документы Умару. Тот взял, повертел в руках, но положить в свой карман не решился. Сначала следовало объяснения выслушать.
– Ты меня слушаешь? – спросил Мовсар так, словно он уже давно что-то говорил, а Умар своими делами занимался и на вопросы не отвечал.
– Да... Слушаю... Ты что-то задумал?
– Задумал... Важное дело мне сделать надо...
И замолчал, ожидая вопроса. Но Умар сам молчал, предполагая, что эмир продолжит.
– Почему не спрашиваешь – какое?
– Если меня это касается, то ты сам объяснишь... Но ты же не любишь, когда в твои дела суются... Я и не суюсь... Я сам не люблю, когда кто-то моими делами интересуется...
Умар не показывал перед эмиром подобострастия. И это вызывало уважение.
– Правильно. Я сам скажу... – он помолчал некоторое время, словно с мыслями собирался. – Мне нужно одного человека из тюрьмы вытащить... И я его вытащу... Я его обменяю на пленных... Ты понимаешь, чего я хочу?
– Понимаю... – сказал Умар. – Не знаю, насколько у тебя это получится, но попробовать стоит. Просто хороший человек или родственник?
