обращая его к другому – к другому ребенку или даже ко взрослому, – для Выготского это уже есть интериоризованная форма и – что принципиально важно – уже именно высшей психической функции. Психика для него начинается не там, где возникает «умственный» план, как для П.Я. Гальперина, – разделенная и распределенная между двумя людьми функция есть уже высшая психическая функция, причем, повторю – в своей исходной, но также и основной форме.
Почему это важно? В случае культурно-исторической теории онтологический и методологический планы оказываются невероятно крепко сбитыми. Выготский и не мог найти никакого другого решения вопроса о научном методе, если бы не опирался при этом на свое представление о природе того, что он изучает. А его психология в качестве исключительного предмета своего исследования и имеет генезис и развитие высших психических функций. А этот процесс – в своей исходной и основной форме – есть процесс всегда интерпсихический, или интерсубъектный. И именно это – то есть особая форма экстериоризации психики – и позволяет исследователю изначально включать самого себя – и именно в качестве психотехника – в ситуацию исследования, не нарушая при этом (по своему понимаемых) принципов научного метода. Но тем самым по сути дела Выготский тут решительно преодолевает естественнонаучную парадигму исследования и разворачивает психологию в сторону новой – «психотехнической» – парадигмы исследования.
«Натуральное» в культурно-исторической психологии [128]
Начну с одного «анекдота» – не в нашем смысле, а в том, какой это слово имеет у французов – с одной курьезной истории, которая однажды со мной приключилась. Когда я еще был на четвертом курсе, то с подачи одного приятеля мне заказали несколько статей для Большой советской энциклопедии. А кроме того подсунули небольшой, на страничку текст, уже написанный, об этой самой интериоризации, – просмотреть его и подправить. И потом, когда я в следующий раз пришел в редакцию, то редактор – Ю.Н. Попов – спросил меня: «Ну и что Вы думаете по поводу того текста?» «В принципе, – ответил я, – статья неплохая, но она имеет чисто историко-психологический характер, не отражает современного состояния проблемы, современных дискуссий…». На что редактор мне сказал: «Ну тогда напишите, как Вы сами это понимаете». И я написал свою статью. Но когда я свой вариант принес и его приняли, я все-таки спросил: «А та-то статья чья была?» – «Да какой-то там Гальперин ее написал». – «Но это же скандал! – воскликнул я. – Это же ведь и есть крупнейший специалист в этой области!» Я-то прекрасно это понимал, и в своей заметке я как раз гальперинскую точку зрения и попытался представить, поскольку как раз ее-то – как это ни парадоксально – и не было в статье самого Петра Яковлевича. Правда, Михаил Григорьевич Ярошевский, который тогда уже, наверное, предчувствовал недоброе в отношении меня, он так мой текст отредактировал, что в нем осталось еще меньше, чем было в первоначальной гальперинской статье.
К чему я этот анекдот привожу? К тому, что в том тексте Петр Яковлевич, как и в этой статье, ограничился при обсуждении самого понятия интериоризации только тем, что предшествовало ему: французская социологическая школа, Выготский и т. д. И это не из скромности и не потому, что он был просто осторожный человек. А потому, что его понятие интериоризации – и, я думаю, Гальперин это прекрасно понимал – было ортогонально тому, что можно было найти у Выготского. Об этом я пытался сказать в прошлый раз, но, по-видимому, это не прозвучало должным образом.
Для Выготского «интерпсихические» функции – это есть уже собственно психические функции. А для Петра Яковлевича это – только начальная точка процесса формирования «умственных действий» и это еще не есть психическое. Он всегда настаивал на том, что собственно психическое возникает только в конце процесса интериоризации, когда к тому же исходное предметное действие изменяется по всем четырем классическим параметрам.
Теперь я попытаюсь сформулировать основную свою мысль.
Я начну с ответа на реплику Анатолия Николаевича (Кричевца) и – в противовес ему – скажу, что как раз для практика – психолога и психотехника – предельно ясное понимание принципиального различия двух стратегий, или парадигм исследования – классической естественнонаучной (назовем ее вслед за Левином «галилеевской»), то есть собственно экспериментальной стратегией, и той, которую условно можно было бы назвать «исследованием через практическое – психотехническое – действие» – именно для практического психолога понимание различия этих стратегий имеет исключительное, критическое значение.
Своеобразным эпиграфом к тому, что я хочу сказать, я поставил бы слова, которые слышал однажды от Георгия Петровича
