хирургической гинекологии. Но тетушка не проста и не вполне однозначна: поразительно быстро ее монолог утрачивает настоящую злобность и становится ворчливым, но безобидным и даже не лишенным юмора (кстати, сочная речь "с перчиком" у Тоши явно не от мамы). Мачеха-Портниха не совсем настоящая, сознание своей правоты у нее "с трещинками", сестры — моралистка и грешница — связаны гораздо прочнее, чем сами признают. В шкафу спрятан не столько скелет, сколько очередной любовник младшей сестры, а старшая-то ругается, но покрывает... В этой истории поразительно сочетание внешней грубости, даже брутальности — и настоящего тепла, а все персонажи знают, понимают и чувствуют больше, чем поначалу заявляют. Такой вот "мешок с кружавчиками" — дерюга и что-то совсем иное, нежное.
Ритуальное одевание последней сцены, пожалуй, и комментировать не стоит. Разве что... Для тех, кому видятся символы ученой, литературной природы — вот: стояние перед зеркалом, когда за спиной видится фигура матери, не напоминает ли символическую реконструкцию ключевого события stade de miroir — "стадии зеркала" — господина Лакана?[23] По тексту — очень даже: "При виде своего тела, вновь собранного воедино и введенного в правильные рамки, он ощущает "интенсивное ликование". Он прыгает от радости и улыбается своей матери, которая своим присутствием гарантирует правильность исполненного. Впервые он осознает свое существование. Близко к матери, но отдельно от нее, он еще неявно, неотчетливо подтверждает свое право быть иным. Первая встреча с самим собой является для ребенка новым рождением"[24].
В Тошином случае переплетаются "новые рождения" самой разной природы: отделение от сценариев матери и тетки, принятие своего тела, осознание себя как свободной женщины в начале нового жизненного цикла, в каком-то смысле — "переигрывание" подросткового кризиса идентичности. В конце ее работы, когда группа уже сидела в кругу и говорила о том, какие чувства и воспоминания возникли по ходу действия, Тоша слушала с несколько блаженно-отрешенным видом и явно воспринимала не все, что говорилось (так бывает, но многое потом вспоминается). Кто-то обратил внимание на ее выражение лица: "В отключке, как будто и правда после баньки". — "Я все слышу, просто маленечко подустала, вот сижу, перевариваю. Чего ж ты хочешь от новорожденной?". Поверьте, не было перед этим никакого умничанья относительно символизма, ритуалов и вообще чего бы то ни было: говорилось только о непосредственно возникших эмоциональных реакциях и об их связи с собственным опытом, с собственной жизнью. Тем оно и дороже. А в конце дня, когда прощались и формулировали результаты всей групповой работы, Тоша сказала так: "Увожу из Москвы свое новое женское тело и уж его-то, блин, в обиду не дам. Не знаю, то ли я чего-то родила, то ли меня, но точно вам скажу: все было по любви. И, девочки, сколько же в нас ее!"
Уж не знаю, случайно ли в обеих историях плещется вода и светится обнаженное женское тело: похоже, они имеют прямое отношение к любви...
Она над водой клубами,
Она по воде кругами.
Но я знала тех, кто руками
Ее доставал со дна.
Любая любовь, любая.
Любая любовь, любая.
Любая любовь, любая —
И только она одна.
Совет — это то, чего мы просим, когда уже знаем ответ, но он нам не нравится.
