Суставы хрустят от усилий, немеют вцепившиеся в промерзший металл пальцы. Но дверь покачивается сильнее. Еще рывок... Еще один...
– Стоп... Стоп...
Сохно снова вытаскивает нож, вдавливает лезвие в клин и продавливает сам клин сильно книзу. Добавляет глухой удар кулаком сверху вниз.
– Пробуем! Еще раз...
Новая попытка. Теперь дверь держится уже совсем неуверенно. Последний рывок, и она разворачивается по оси.
– К стене... – хрипло командует в микрофон полковник, стараясь удержать сорванную вместе с металлической дверной коробкой дверь в равновесии. – Осторожнее... Осторожнее, Толя... Шурик, тяни... Ставим...
Дверь, в самом деле, тяжелая, и они втроем ее еле-еле удерживают от падения после такого мощного одновременного приложения сил. Но все-таки прислоняют к стене почти без звука.
– Вперед! – звучит команда полковника, и не дается времени даже на то, чтобы перевести дыхание после протяжного напряжения.
И Согрин же первым обнажает нож...
Дыхание они переводят только после того, как в несколько бесшумных скачков достигают развилки коридора. Только один раз зажигается и сразу гаснет фонарь полковника, проверяющего позицию. Мгновения хватает, чтобы оценить обстановку. Позиция не самая удобная, если не вообще опасная. Спрятаться можно только за углом и дожидаться, когда из бокового коридора появятся те двое, что, судя по голосам, туда ушли. А что, если кто-то пойдет по главному коридору, желая присоединиться к первой паре? Более того, а что, если кто-то пойдет и на всякий случай или даже просто нечаянно наведет луч своего фонаря на то место, где недавно была дверь? И сразу тревога...
Полковник думает недолго.
– Толик, – обращается к Сохно. – Ты – здесь... Мы – туда...
В темноте не видно, как кивает майор. Наушник доносит только его спокойное:
– Угу... Обеспечим в лучшем виде...
Сохно не оборачивается и не смотрит вслед уходящим товарищам. Все равно ничего не видно, как и не слышно – Согрин с Кордебалетом шагают совсем беззвучно. Он просто приседает, прислоняясь спиной к стене. Так, то ли отдыхает, то ли дожидается противника с невозмутимостью уверенного в себе человека. Тишина длится чуть меньше пяти минут. Это Сохно определяет, не глядя на светящуюся зеленью стрелку «командирских» часов.
Опять шаги... Майор вслушивается. Уходили, кажется, двое... По крайней мере, как слышно было из-за двери, разговаривали двое. Сейчас, судя по шагам, идут трое. Да... Трое... Один что-то говорит. Сохно почему-то кажется, что этот говорун ворчит на кого-то, выказывая свое недовольство. Нотки брезгливого презрения звучат отчетливо.
Расстояние сокращается. Когда майор определяет дистанцию в десяток метров, он отрывается от стены и осторожно выглядывает за угол. Два фонаря. Два человека. Между ними третий. Не в «камуфляжке». Понятно. Это один из рабочих, и ворчат, вероятно, именно на него. Очень неудобную позицию занял этот рабочий. Отделяет одного боевика от другого, мешая майору быстро нанести несколько ударов.
Сохно пытается рассмотреть фигуры, не опасаясь, что на него наведут фонарь. Боевики светят себе под ноги. Боятся споткнуться. Ну, это уже их заботы. Сохно споткнуться не боится, но сразу понимает, что срединное положение рабочего не позволяет ему атаковать открыто и эффективно с короткой дистанции – ножевой. И потому он убирает нож и осторожно вытаскивает из чехла на спине другое специфическое оружие спецназа – остро заточенную саперную лопатку. При желании или необходимости такой лопаткой можно бриться. И тут же сдвигается чуть в сторону от угла, пропуская идущих.
Первый проходит в полутора метрах и сразу поворачивает в главный коридор. За ним туда же шагает рабочий – еле ноги переставляет, изможден до крайности. К одной из ног в дополнение ко всему привязана веревка, конец которой в руках у боевика. Тот время от времени за веревку подергивает, «выравнивая» шаг пленника. И еще подталкивает рабочего стволом автомата в спину. Сам шагает в коридор, но что-то заставляет его остановиться и обернуться, натянув веревку. Он еще не перевел фонарь. Он думает. Наверное, почувствовал сквозняк, идущий от входа. С дверью сквозняка, наверное, не было.
Фонарь неестественно медленно переводится. Луч тугой, напоминает собой тяжелую дубинку...
И в это время Сохно в скачке бьет заточенным ребром лопатки прямо в лоб. Майор не дожидается результатов своего удара, сразу – два шага вперед, сильный толчок в плечо рабочему, отчего тот просто падает, одновременный разворот своего тела для завершения размаха по полной амплитуде, и еще один скачок с ударом. Боевик даже повернуться не успевает и не понимает, откуда пришла к нему смерть...
Полковник Согрин и майор Афанасьев в темноте добираются по главному коридору до новой развилки. Однако перед ними не стоит задача выбора. Левый рукав более широкий, кроме того, он доносит недалекие звуки и легкий запах гари. Но обстановка заставляет быть осторожными, и именно осторожность заставляет пренебречь правилами безопасности и ради безопасности же, отставив руку в сторону, включить на мгновение фонарь. Рука отставляется для того, чтобы случайный выстрел, если он раздастся из темноты, прошел в стороне. Обычно стреляют, ориентируясь на положение, при котором фонарь держат перед собой.
В малом коридоре, метрах в восьми от основного, видна перегораживающая проход металлическая дверь. Удается даже рассмотреть внешний засов. Следовательно, дверь открывается снаружи. Очевидно, сюда закрывают пленных рабочих, когда их смена заканчивается.
– Рапсодия, я Бандит. С бандитами покончено. У меня один из пленных рабочих. Мальчик... Дождитесь, он даст информацию.
– Я Рапсодия. Понял тебя... Догоняй...
Шаги в коридоре раздаются через пару минут. Шаги одного человека. Это пленный рабочий. Сохно передвигается за его спиной совершенно неслышимый.
– Куда первые двое ходили? – спрашивает Согрин, когда майор с рабочим оказываются в трех шагах от них.
– Склад готовой продукции. Мальчик говорит, там около пятисот килограммов рицина.
Полковник на мгновение включает фонарь, чтобы посмотреть в лицо мальчику. Это в самом деле мальчик, но с изможденным старческим лицом, изъеденным морщинами.
– Ты откуда, сынок? – тихо спрашивает Согрин. Теперь уже не в микрофон.
– Из Ярославля... – отвечает рабочий севшим хриплым голосом.
– Как тебя зовут?
– Анатолий.
– Сюда, Толя, как попал?
– Из Москвы... Студент-заочник... Экзамены сдал, посидели, выпили, и все... В машине очнулся... Вместе с остальными...
– Химик?
– Собирался стать... А здесь... На всю жизнь нахимичился... Хватит...
– Ладно... Это потом расскажешь... Сейчас расскажи нам, что нас ждет дальше по коридору...
2
Басаргин отпускает Пулата по его просьбе, чтобы тот уладил какие-то личные дела. На два дня. Но заранее обговаривает условие: в случае надобности «маленький капитан» обязан в течение часа после телефонного предупреждения явиться в офис или туда, куда будет необходимо.
– Я буду находиться недалеко. Успею. Может быть, и за день справлюсь. Звони... – соглашается Виталий и торопливо уходит.
А сам Александр уже готов встретить Зураба.
Дорога так переполнена автомобилями, что напоминает фужер с шампанским, из которого пытается вырваться пена. Кто как может, тот так и вырывается – кто по встречной полосе, кто через тротуар или напрямую через придорожный сугроб, если мощность машины и ее клиренс позволяют это сделать. Басаргин едет в аэропорт вместе с Заремой и маленьким Арчи[18] – Зураб прилетает со ставропольским рейсом. По дороге извиняется перед Заремой, что вынужден сразу отправить ее мужа в новую командировку, даже не дав ему времени заглянуть домой... Билет Александр уже заказал.
– Опять в Чечню? – вздыхает Зарема.
– Нет. На сей раз на Урал. Его там ждет не дождется Доктор.
Маленький Арчи, после всего происшедшего с ним и с его матерью, прошел два курса лечения у психотерапевта и теперь может разговаривать. Но часто просто не хочет. Молчание вошло у него в привычку. Он слушает, все понимает, сам никогда не начинает говорить и отвечает только тогда, когда ему несколько раз повторят один и тот же вопрос. Басаргин знает это и к мальчику не обращается.
Зураб еще не знает о том, что ему предстоит. Он выходит через служебный выход, потому что, как положено по правилам гражданской авиации, на время полета сдавал свой пистолет экипажу и сейчас получил его обратно. Видит встречающих и улыбается. Зарема, как воспитанная восточная женщина, проявляет сдержанность в чувствах, но Арчи откровенно радуется и бросается вперед, чтобы обнять Зураба. С Зурабом он с удовольствием разговаривает.
Мужчины пожимают друг другу руки.
– Извини... – сразу приступает к делу Басаргин. – Ты с самолета пересаживаешься на самолет. Через полчаса посадка на екатеринбургский рейс. Туда же прилетает из Баку Тобако. Встретитесь с ним – и на машине в соседнюю область... Доктор подгонит за вами транспорт... Билет заказан. Сейчас не время, потом поговорим. За полчаса доложить успеешь?
– Все в документах... – Зураб протягивает толстую папку. – Пробеги глазами. Если что-то не ясно, я объясню...
– Документы?.. – не заканчивает Александр фразу, но Зураб его понимает:
– Секретных нет. Там мое изложение событий. В основном по операциям спецназа ГРУ и материалам ФСБ. И некоторые из агентурных сведений. Посмотри.
Он оставляет рядом с командиром большую спортивную сумку, а сам направляется в сторону кассы. Арчи уже вцепился в руку отчима так, что не отцепишь. С другой стороны его берет под руку Зарема. Александр смотрит по сторонам, но свободного сидячего места не видно, и он прислоняется спиной к колонне, чтобы пробежать глазами, как посоветовал Зураб, отчет о его командировке.
С документами вроде бы все ясно... Секретных среди них, кажется, в самом деле нет, однако нежелательно, чтобы такие документы попадали в руки представителям прессы. Это может вызвать скандал.
Зураб улетает, Басаргин отвозит Зарему с Арчи домой, а сам звонит из машины генералу Астахову в штаб управления антитеррора «Альфа».
– Добрый день, Владимир Васильевич. Басаргин беспокоит. Вы не могли бы выделить мне полчаса для интересной беседы?
