Он был одержим идеей спасти германскую расу, препятствуя смешению ее крови. Как он заявлял в "Mein Kampf', речь шла, во- первых, о том, чтобы спасти ее от сифилиса; во-вторых, он хотел предохранить ее от осквернения со стороны евреев. Нарциссизм, смерть и инцест дали роковое смешение, которое сделало Гитлера врагом человечества и жизни. Эту триаду характерных черт метко описал Ричард Хьюз Л в своей книге "Лисица на чердаке": "…Как может его монистическое "я" не понести потерь в результате полового акта, если сам по себе этот акт уже есть признание другого существа? Иначе говоря, не нанесет ли половой акт ущерб утвердившемуся в нем убеждению, что он — единственное и неповторимое живое ядро вселенной, единственное истинное воплощение Высшей Воли? Ибо за его сверхъестественным даром стояло именно это: подлинно существует только он, Гитлер. "Я есмь, и никто боле!" Во всей вселенной только он один — человеческая личность, остальное — предметы, а посему для него весь ряд "личных" местоимений был начисто лишен нормального эмоционального наполнения. Это придавало его замыслам грандиозность и безудержность, и зодчество его естественно должно было вылиться в политику, поскольку для него не существовало разницы в материале: люди для него были те же орудия или камни, но только — в подражание ему — в человеческом обличье. Все орудия для удобства пользования ими имеют рукоятки; эти же снабжены ушами. Бессмысленно испытывать любовь, или ненависть, или сострадание к камням (или говорить им правду). Личность Гитлера являла собой то редкое болезненное состояние психики, при котором "я" не прячется в тени, а открыто выступает на первый план, иначе говоря, то редкое болезненное состояние, когда аномалия эго не изживает себя и в уже возмужавшем и во всех других отношениях клинически здоровом интеллекте (ибо в новорожденном существе такое состояние пробуждающегося сознания, без сомнения, закономерно и может даже сохраняться еще и в детском возрасте). Так возмужавшее "я" Гитлера разрослось в нечто огромное и нерасчленяемое, как злокачественная опухоль… Страждущий безумец метался на своем ложе… Ночь "Риенци", та ночь его юности, проведенная в горах над Линцем после оперы, — она стала "поворотной" в его судьбе, ибо именно тогда, в ту ночь, он впервые осознал свое могущество — эту заключенную в нем силу. Когда, повинуясь повелению, он поднялся во тьме в горы, разве не были в единый миг показаны ему оттуда все царства мира? И, услыхав древний вопрос, донесенный до нас Евангелием, разве не рванулось все его существо ответить:
"Да!" Разве не заключил он там, в горных высях, эту сделку на веки веков, скрепленную свидетельством ноябрьских звезд? Почему же теперь… теперь, когда он, подобно Риенци, вознесенный на гребень волны, растущей, всесокрушающей волны, должен был обрушиться на Берлин, эта волна начала спадать… Она спадала и спадала под ним и опрокинула его вниз головой и прокатилась над ним, погружая, его все глубже и глубже в зеленую грохочущую бездну.
Он метался в отчаянии на своем ложе, он задыхался… тонул (а этого он страшился более всего на свете). Тонул? Так значит… значит, тогда, много лет назад, на мосту над Дунаем в окрестностях Линца… значит, тогда, в юности, тот подверженный меланхолии подросток совершил все же свой самоубийственный прыжок и все, что было потом, это лишь сон! И этот грохот сейчас в ушах — в ушах грезящего, тонущего — это величественная песнь Дуная…
Чье-то мертвое запрокинутое лицее открытыми, такими же, как у него, чуть навыкате, глазами наплывало на него из зеленоватой водяной глуби — лицо его
покойной матери, каким оно запомнилось ему в последний раз: белое, с открытыми глазами, на белой подушке. Белое, мертвое, отрешенное от всего — даже от своей любви к нему.
Но лицо стало множиться — оно было теперь вокруг него в воде повсюду. Значит, эта вода, в которой он тонул, — это была она, его Мать!
И тогда он перестал сопротивляться. Он подтянул колени к подбородку и затих в этой эмбриональной позе: тонуть так тонуть. Тут Гитлер наконец заснул".
В этом коротком отрывке собраны все элементы "синдрома распада", как это может сделать только великий писатель. Мы видим нарциссизм Гитлера, его стремление утопиться, причем вода является его матерью, и его склонность к мертвому символизируется лицом его умершей матери. Положение его тела — колени, подтянутые к подбородку, — означает желание вернуться в материнское лоно.
Гитлер представляет собой особо выдающийся пример "синдрома распада". Есть много людей,
