– и сам численный расклад не позволял, и возникли бы сложности у Макарова с Красновым, занимавших удобную позицию, и у Тана с его пулеметом. Но и издали стрелять прицельно тоже трудно, слишком плотно уже подступила темнота.
Лаосцы залегли и ответили беспорядочным огнем. Не имея подготовленной позиции, трудно отвечать организованно. Особенно губительным для них была стрельба пулемета Тана сверху, откуда позиция обороняющихся прекрасно просматривалась. Его пулемет гасил вспышки выстрелов контрабандистов. Сами спецназовцы стреляли не часто, но прицельно. Они еще накануне отработали каждый для себя несколько позиций, с которых можно стрелять, перебегая от одной к другой. Каждая такая позиция была одновременно и укрытием. Лаосцы теряли одного человека за другим, тогда как атакующие потерь не несли.
Лаосцы уже много лет ходили этой тропой и ни разу не подвергались нападению, хотя постоянно и соблюдали предельную осторожность. Пограничников и таможенников здесь не существовало. Неожиданная атака, да еще в таком месте, о котором никто посторонний не должен был вроде бы знать, ошеломила контрабандистов. Подозревать они могли только конкурентов или тех людей, с которыми контачили, которым поставляли свой товар. И они видели, что сопротивление бесполезно, уже около трети людей потеряли. Спасти их мог только стремительный и ожесточенный, даже отчаянный прорыв или сдача в плен. Но в том мире, где они жили, пленных не брали, точно так же, как не делал этого и спецназ, работающий на чужой территории, в тылу у врага. Спецназовцам пленных просто некуда деть. А контрабандисты воюют друг с другом исключительно на выживание.
Лаосцы перекликались в сумраке. Короткие, отрывочные фразы. Даже Тан, скорее всего, ничего не понял из разговора контрабандистов. По крайней мере, он ничего не подсказал сверху, со своего уступа. Игорю же вообще показалось, что это не люди говорят, а какие-то ночные птицы пересвистываются. Должно быть, окруженные советовались. И в момент, когда все они поднялись, Игорь понял, что это попытка прорваться. Дистанция была слишком невелика, чтобы успеть встретить их всех огнем. И со спины, от пещеры стрелять было нельзя, чтобы не попасть ненароком в своих. Атакующих вообще-то встретили. Кому-то не повезло сразу. Но к проходу все же прорвалось девять человек. Только там их ждали вооруженные ножами и лопатками атлетично сложенные и тренированные парни. Последний этап боя больше напоминал молниеносную и жестокую бойню.
Вроде бы Сохно был совершенно и изумительно пьян и должен бы был уснуть. Но нет… Сначала он ходил, Игорь явственно слышал это. Потом вышел из комнаты – в туалет или в душ двинулся. Скорее всего в душ, потому что слишком долго отсутствовал. Заскрипела едва слышно предательница-дверь. Вернулся. Снова по комнате прошелся – паркет под его весом «погуливал». Кровать заскрипела тяжело – вес у Толика солидный. Вспомнилось с улыбкой, как кривилось лицо Сохно перед прыжками с парашютом. У спортсменов, у которых парашютный купол намного больше десантного, не допускаются к прыжкам люди с весом более восьмидесяти килограммов – слишком высока скорость падения. У военных ограничений в весе не существует. И после каждого прыжка Толик ходил, прихрамывая. А прыжков он совершил, кажется, более пятисот…
вспомнились вдруг слова песни спецназовцев. Это именно Сохно откуда-то принес слова. Может, сам сочинил, может, где-то вычитал. А Шура Кордебалет с гитарой всегда дружил, он сам музыку подобрал. И все пели ее – и кто имел голос и слух, и кому медведь на ухо наступил.
Тогда была другая жизнь, жизнь в другом государстве, и отношения между людьми были иными, и сами люди были иными. И даже после самой тяжелой, самой, может быть, по мировым нормам, нелицеприятной операции Толик Сохно мог спокойно, с чистой совестью уснуть, потому что чувствовал он за спиной именно это свое государство, чувствовал, ради чего он воевал.
Раньше, насколько Игорь помнил, если они были не на вражеской территории, где срабатывал подсознательный тормоз, Сохно всегда мешал спать другим – храпел весьма разнузданно. Но сейчас, не слыша этого храпа, Игорь вдруг с нытьем в зубах подумал, что время в своей стране начало ощущаться по-другому, беспокойство стало подступать, непонимание ситуации, в которой ты должен ходить на цыпочках по родной земле. Именно то, что не дает храпеть Толику. Словно он на чужой территории, словно он ежеминутно, даже во сне ждет нападения противника и всегда сохраняет предельную настороженность.
Игорь встал, немного посомневался и прошел в комнату к капитану. Осторожно отворил дверь. И все же она заскрипела. Сохно лежал с открытыми и полными тоски, почти собачьими глазами, смотрел в потолок.
– Заходи, командир… – сказал он, не поворачивая головы. – Я уже трезв, как сопливый новобранец… Нам, как я понимаю, надо дела делать…
– Надо делать… – согласился Игорь и сел в кресло. Рядом, на столике стояла непочатая бутылка водки. И когда только Сохно успел прихватить ее с кухни… – Но меня сейчас сильно интересует все, что касается Кордебалета, потому что дело тут очень непонятное и темное. И будет, сдается мне, маленькая заварушка…
Сохно глянул на него, словно сказал: «И здесь? Опять…»
– Тело Шурика похитили из морга.
– Что?…
…Кордебалет выглядел больше злым, чем растерянным. Наручники никак не хотели сниматься. Или лейтенант неудачно орудовал самодельной отмычкой.
– Ключ там у кого-то в кармане должен быть… Поищите… – крикнул Шурик солдатам.
Солдат было много, обещанное лейтенанту подкрепление подъехало вовремя, но никто не хотел копаться в карманах у кровавого месива, в которое превратили террористов автоматные очереди.
– Какого рожна… – Толик без стеснения отстранил лейтенанта, вручив ему, словно грудного ребенка с рук на руки переложил, «винторез» и «В-94». – Давай попроще, по-русски… Клади-ка вот сюда… – показал он на железобетонный блок, в который врезался бандитский «уазик».
Кордебалет присел и послушно положил руки. Сохно взмахнул тяжелым, как топор, ножом – своим, проверенным, перерубающим свободно любые гвозди, а не новым трофейным, чересчур красивым и потому не слишком много обещающим. Замок под лезвием просто разлетелся на две части.
– Что и требовалось доказать!
– Доказать… – злился по-прежнему Шурик. Браслет с одной руки без замка самостоятельно слетел, а на второй его заклинило так, что теперь невозможно было бы и с ключом снять. – На, докажи… – протянул он руку.
– Бога ради… – спокойно согласился Сохно, посмотрел на лезвие ножа – не осталось ли зазубрин, удовлетворенно хмыкнул, нож убрал в ножны и сильными пальцами спокойно разогнул скобы из нержавеющей стали. – Мог бы не ворчать и сразу попросить… И вообще, надо было бы предупредить, что это тебя я спасать должен…
Но у освобожденного от наручников Шурика настроение не улучшилось.
– Знать бы, где упасть…
– Я тебя, можно сказать, дважды спас… – И Сохно рассказал, как чуть не выстрелил из «В-94» в человека рядом с водителем.
– Бронебойным? – поинтересовался Кордебалет.
– Им самым.
– Теперь бы меня уже хоронили…
И, как ни странно, лишь после этого он успокоился. Пошел звонить насчет машины.
Из-за спины выдвинулся лейтенант.
– Куда это? – Он не выпустил еще из рук винтовки и не знал, куда их пристроить.
– Надо если, себе возьми. Боевой трофей. На блок-посту такие всегда сгодятся. «Винторез» – штука больше диверсионная, а «В-94» сам сюда просится. Любой БТР остановит с пары километров. А взамен банка сгущенного молока требуется. – И Толик достал из-за пазухи принесенного из леса черно-белого котенка.
– Ой ты, какой… Молока нет, к сожалению, только тушенка. Сильно жирная… Будет?
– Попробуем…
– Откуда такой страшный зверь? – вернулся Кордебалет. – Боевой трофей?
– В лесу нашел. Запиши в отчет. Пусть и зовут его Лесом… Седьмой член нашей команды…
– Ага… – Кордебалет, похоже, разбирался в кошках и котах больше, чем Сохно. – Ты что, не видишь, что это кошка. У кота рожа не та…
– Кошка… – У Толика слегка вытянулось лицо, и он заглянул зверенышу под хвост. – Ну, тогда пусть ее зовут Лесой. – И он убрал кошечку опять за пазуху. – Кстати, что с машиной?
– Вышла.
– Хорошо. По горам я сегодня наползался, так пешком ходить уже не хочется. А теперь – валяй, рассказывай, как дошел до такой жизни?
Кордебалет опять помрачнел:
– А что тут рассказывать, если я сам ничего не знаю… Выхожу из штаба, сворачиваю за угол, останавливается машина, и на меня смотрят сразу два ствола. А сзади в спину пистолет упирают. Сажают и везут. В машине уже наручники надевают. Вот и все. И никаких объяснений…
Сохно тоже помрачнел:
– Ну, если события такие скучные, что и рассказывать нечего, то сообщи, что сам думаешь по этому поводу.
– А думаю по этому поводу я одно, что положение наше хреново. Нас или вычислили, или кто-то сдал. Здесь в Конторе половина людей ненадежные. Только на прикомандированных и можно положиться. А про нас знают слишком многие.
– И это значит…
– И это значит, что на нас началась охота. Скрадывать будут, выслеживать. Это хорошо еще, что просто меня одного хотели выкрасть. Допросить надо было – так думаю. А могли бы запросто ночью забросать окна гранатами, и все.
– И теперь?…
– И теперь нам надо менять статус. Переходим на нелегальное положение.
– А ты не думаешь, что нас совсем разгонят?
– Могут… Если демократишки и правозащитнички про нас, не дай бог, узнают, то тут такое начнется… А наши правители в коленках пока слабы – слишком боятся шума, чтобы честно поставить тех на место. Могут теперь нас и разогнать, и даже под суд отдать. И подстрелить из-за угла, потому что слишком много знаем. Но не сразу. Слишком мы еще нужны. И пока нам надо перейти на нелегальное положение и доделать все свои дела.
…А дела эти были уже в такой стадии, что время подошло приступать к ним вплотную. Агентурные сведения классифицированы, район действий определен. Распределены роли между участниками операции. Состав накануне усилен еще восьмерыми спецназовцами.
Но выезжать на место на машинах, номера которых могут быть известны боевикам, – это значит поставить выполнение задания под угрозу. Кордебалет в мыле бегал, но номера и документы сменил без обычной российской волокиты. Причем сменил военные номера на гражданские, местные. Пачка с долларами –
