районам Северной Италии в поисках сексуально привлекательных мальчиков и девочек, которых приводили к ним чернорубашечники. Жертвы переправлялись в величественный особняк, где им объявляли, что теперь они живут вне закона, в месте, где придется каждую ночь участвовать в оргиях и где каждый, кого застанут за молитвой, будет казнен.
Герои насиловали мальчиков и устроили шутовскую свадьбу подростка с девочкой, заставив их консумировать «брак» на глазах у всех. Но в тот момент, когда подросток уже почти вошел в юное создание, аристократы растащили детей и сами лишили их девственности.
Дальше — больше. Во время одной из оргий главный аристократ со вкусом испражнился на каменный пол, а затем настоял на том, чтобы девочка-невеста из предшествующей сцены ела его кал. Считая, что к пиршеству должны присоединиться и другие пленники, они заставили всех испражняться в горшки, а затем подали дерьмо к столу на фарфоровой посуде.
Когда я решил, что хуже уже ничего быть не может, они перешли к пыткам: пленникам вырывали глаза, молодым женщинам вспарывали животы, другим жгли груди свечами, тем, кто кричал слишком громко, вырывали языки. Затем под мелодию «Эти глупости» два фашиста принялись медленно танцевать друг с другом.
Экран погас, пошли титры…
Когда зажегся свет, я обнаружил, что пребываю в шоке. «Сало» оказался не просто на грани… он перешел все границы. Меня беспокоило больше всего, что это была не какая-нибудь дешевка, сляпанная парой мерзавцев за пять тысяч где-то на заброшенном складе в долине Сан-Фернандо. Нет, Пазолини был ультраизысканным режиссером. И «Сало» был ультрасерьезным разоблачением тоталитаризма, сотворенным вне границ вкуса. Я наблюдал эксцессы человеческого поведения, хуже которых ничего быть не может, сидя в роскошном кресле в красивом кинозале на частном острове в Карибском море. И я не мог не думать: что, черт возьми, этот Филипп Флек пытался мне этим сказать?
Но я не успел сформулировать ни одной мысли, как услышал голос за спиной:
— Наверное, после этого вам не помешает выпить?
Я обернулся и увидел женщину лет тридцати с небольшим: роговые очки, длинные темные волосы стянуты в пучок, — она была привлекательна в суровом стиле Новой Англии.
— Вы правы, мне требуется очень крепкая выпивка, — сказал я. — Это было…
— Ужасно? Омерзительно? Тошнотворно? Отвратительно? Или, может, просто старомодный перебор?
— Второе.
— Извините. Но, боюсь, мой муж так шутит.
Я моментально вскочил и протянул руку:
— Простите, что не узнал вас. Я…
— Кто вы такой, Дэвид, я знаю, — сказала она, награждая меня слабой улыбкой. — А я Марта Флек.
Эпизод шестой
— Скажите… как это — быть талантливым?
— Простите? — Я был слегка ошарашен.
Марта Флек снова улыбнулась и сказала:
— Всего лишь вопрос.
— Довольно прямой вопрос.
— В самом деле? А я думала, что это приятный вопрос.
— Я не ощущаю себя особо талантливым.
— Как скажете, — сказала она, и опять улыбка тронула ее губы.
— Но это правда.
— О да, скромность достойна всяческих похвал. Но что касается писателей, то про них я знаю одно: обычно они представляют собой смесь сомнения и тщеславия. И обычно тщеславие берет верх.
— Вы хотите сказать, что я тщеславен?
— Вряд ли, — улыбнулась она. — Думаю, любой человек, просыпаясь утром и обнаруживая перед собой пустой экран, просто обязан быть самоуверенным, иначе у него ничего не получится. Так выпьете? После «Сало» нельзя не выпить. Хотя… мой муж считает этот фильм абсолютным шедевром. Опять же, он снял «Последний шанс». Полагаю, вы его видели?
— Гм… да. Очень интересно.
— Какой же вы дипломат.
— Иногда не вредно быть дипломатом.
— Но беседу это не оживляет.
Я промолчал.
— Будет вам, Дэвид. Время сыграть в игру «Говори правду». Что на самом деле вы думаете о фильме Филиппа?
— Это… гм… не лучший фильм из тех, что мне довелось видеть.
— Попробуйте еще раз.
Я присмотрелся к ее лицу. Но ничего, кроме заинтересованной улыбки, не разглядел.
— Ладно, если хотите услышать правду, то я считаю, что это претенциозное дерьмо.
— Браво. Вот теперь вы точно получите выпивку.
Она наклонилась и нажала на маленькую кнопку на кресле сбоку. К тому времени мы уже сидели в Большом зале, куда переместились по ее предложению. Она — под поздним Ротко: два больших совмещенных черных квадрата, а между ними в центре тонкая оранжевая полоса — слабый намек на зарю в безнадежной тьме.
— Вы любите Ротко? — спросила она меня.
— Да.
— Филипп тоже. Вот почему у него восемь его картин.
— Это очень много Ротко.
— И очень много денег — примерно семьдесят четыре миллиона долларов за комплект.
— Впечатляющая сумма.
— Карманные деньги.
Еще одна небольшая пауза в ее стиле, во время которой она смотрела, как я смотрю на нее. Но тон был легким и веселым. К собственному удивлению, я начал находить ее очень привлекательной.
Появился Гэри.
— С возвращением, миссис Флек. Как там Нью-Йорк?
— Веселится. — Она повернулась ко мне: — Не хотите ли выпить всерьез, Дэвид?
— Ну…
— Принимаю это за согласие. Сколько у нас сортов водки, Гэри?
— Тридцать шесть, миссис Флек.
— Тридцать шесть водок. Здорово, верно, Дэвид?
— Ну, это довольно много водок.
Она снова повернулась к Гэри:
— Не могли бы вы ввести нас в курс дела: что самое лучшее среди этих самых лучших сортов?
— У нас есть «Столичная золотая» 1953 года. Это водка тройной очистки.
— Давайте я догадаюсь — из запасов самого Сталина?
— За Сталина поручиться не могу, миссис Флек. Но предположительно — это нечто
