плече шест, на шесте клетки с курами. Следом движется жестянщик, его изделия и инструменты звонко бренчат на каждом шагу. Никто из них особо не озирается, оба сосредоточенно шагают, и я не думаю, что это соглядатаи.
Потом в поле зрения возникает пропотевший гонец на взмыленной лошади, и мы можем только гадать, что за весть он несет. И кому.
Поскольку его никто не сопровождает, равно как и не подкарауливает, мы решаемся пересечь большак. Даем шпоры коням и торопимся на ту сторону, пока никого нет. Чудище оглядывается на меня и широко улыбается, в самый первый раз за нынешний день.
Забравшись поглубже в кусты и мелколесье на восточной стороне дороги, мы поворачиваем на север.
Я приглядываюсь к посадке Чудища, пытаясь оценить, как он себя чувствует. И вижу, что он, в свою очередь, разглядывает меня.
— Что? — спрашиваю я.
Почему-то его взгляд вгоняет меня в смущение. Мне все время кажется, будто этот человек видит меня, что называется, насквозь, легко проницая все слои притворства. Тут кому угодно станет не по себе!
Он произносит:
— Один из воинов узнал тебя.
Вот проклятье! И как только он ухитрился заметить подобную малость среди шума и сутолоки боя?
Я фыркаю с таким видом, словно он ляпнул несусветную глупость:
— Конечно узнал. Я ведь какое-то время жила при дворе д'Альбрэ. Как иначе смогла бы освободить тебя?
Знать бы еще, действительно ли у него светлеет лицо, или это у меня воображение разыгралось. Он шевелит бровями, пытаясь что-то понять.
— Каким образом обитель пристроила тебя среди его домочадцев? — спрашивает он затем. — Ведь более подозрительного и недоверчивого человека поистине свет не видывал.
— У нашей аббатисы полно связей среди знатнейших семейств Бретани, — отвечаю я обтекаемо и еще подпускаю в голос высокомерия, надеясь отделаться от дальнейших вопросов.
Непохоже, однако, что моя уловка сработала, ибо Чудище снова открывает рот… но — хвала Мортейну! — вдруг умолкает и настороженно прислушивается, крутя головой.
— Что такое? — спрашиваю я.
Чудище вскидывает руку, призывая нас замереть. Я останавливаю коня и тоже слышу шум. Впереди не то чтобы дерутся, просто громко разговаривают и кричат.
— Только не это, — шепотом обращаюсь я к рыцарю. — Хватит уже спасать всех подряд. Ты же в седле едва сидишь.
Но он, не обращая на меня никакого внимания, дает незаметную команду своему коню, и тот понемногу двигается по извилистой тропинке вперед, прямо на голоса. Я устремляюсь за рыцарем в надежде остановить. Янник держится позади — он отвечает за вьючных животных.
Мы видим пятерых воинов, остановившихся близ сельского домика. Двое сидят на крупных боевых конях, придерживая перед собой какие-то большие белые пушистые тюки. Мне требуется мгновение, чтобы опознать в этих «тюках» овец. Еще двое пытаются загнать в угол гуся; тот достаточно успешно уворачивается и возмущенно гогочет. Сцена выглядела бы даже забавной, если бы не крестьянин и его жена, стоящие посреди двора. Пятый воин угрожает им копьем.
— Французы, — презрительно сплевывает Чудище.
— Кажется, они все-таки не режут глотки жителям, — замечаю я.
— Нет, всего лишь отнимают у них еду, чтобы накормить свое войско. — Чудище с улыбкой оборачивается ко мне. — Их нужно остановить!
Я не могу поверить своим ушам:
— Ни в коем случае! Мы не можем затевать драку с каждым воином от Нанта до Ренна!
— А спокойно смотреть, как враги издеваются над этими бедолагами, можем? Кроме того, — (и я снова вижу его улыбку, то ли вдохновенную, то ли безумную), — если я убью этих французов сейчас, мне не придется убивать их потом.
Я шиплю в ответ:
— Нельзя допустить, чтобы ты себе навредил, сражаясь ради съестного!
Наши взгляды скрещиваются. Потом его лошадь переступает с ноги на ногу, и под копыто попадает сухая веточка. Треск раздается на удивление громкий. Крики на крестьянском подворье тотчас прекращаются.
— Кто идет? — окликают оттуда.
Я сердито смотрю на Чудище:
— Ты нарочно?!
Он напускает на себя вид оскорбленной невинности:
— Это все конь! Но теперь, когда они поняли, что не одни, выбора у нас нет.
Он снимает подвешенный к седлу арбалет и достает из колчана три болта.
Делать нечего, я вынуждена покориться судьбе. Остается лишь покончить с делом как можно скорее.
— Мне нужно подобраться поближе, — говорю я Чудищу. — Как буду на месте, ухну совой.
Теперь он хмурится:
— Это небезопасно…
Я спрыгиваю с лошади и закатываю глаза:
— Тоже мне нянька нашлась! Ты забыл — это я тебя пытаюсь спасти, а не наоборот!
Захлестываю повод на ближайшей ветке и крадусь по направлению к дому.
Между тем предводитель французов велит своим людям оставить в покое гуся и посмотреть, кто там шумел. Женщина заламывает руки, оплакивая новенькие пуховые подушки, но мне недосуг выслушивать ее жалобы. Я как раз заняла удобную позицию — под деревом, в густых кустах. Вытащив ножи, выбираю себе первую жертву — это воин, стоящий рядом с крестьянами. Я издаю крик совы и одновременно бросаю нож.
Когда с такого расстояния мечешь нож в человека, нужно целить в самую уязвимую точку: в глаз или в горло. Я не промахиваюсь, и клинок втыкается в шею. У крестьянки, в отличие от мельниковой дочки, кишка оказывается не тонка: она и не думает визжать и вопить, а просто отскакивает в сторону от струи крови.
Моего второго ножа и трех стрел Чудища вполне хватает, чтобы разобраться с остальными. Потом мы втроем показываемся из-за деревьев. Селянин с женой бросаются к нам, рассыпаясь в неумеренных благодарностях:
— Хвала святой Матроне! А то бы они нас дочиста разорили.
Я, не сдержавшись, замечаю:
— Ну, по крайней мере, смерть вам не грозила вроде.
— Не грозила? Как это не грозила? — всплескивает руками хозяйка. — Да мы чуть со страху не померли!
Ее муж с опаской поглядывает в сторону большака:
— Как по-вашему, могут и другие нагрянуть?
Чудище смотрит туда же, куда и он:
— Прямо сейчас — вряд ли. Но лучше скорее убрать с глаз долой и убитых, и лошадей.
— Ну, этим ты заниматься уж точно не будешь! — Я своим конем перегораживаю ему дорогу. Он пытается спорить, но я подъезжаю вплотную и добавляю, понизив голос: — Если тебе плевать на себя, подумай хоть обо мне! Что со мной сделают герцогиня и аббатиса, если я привезу им твой труп?
Он как-то странно, болезненно кривится. Быть может, этот не желающий беречься упрямец действительно осознает грозящую мне опасность.
— Опять же, — добавляю я, — нам понадобятся все силы, чтобы снять тебя с седла и уложить где-
