пальчиками нечто похожее на перепонки: знак принадлежности к племени святой Мер. Когда передаю девушке поводья, она улыбается мне. Зубы у нее слегка заостренные.
Я приветливо киваю и благодарю ее, потом спешу за настоятельницей внутрь.
Покой для приемов выглядит почти пустым. Ни намека на роскошь, которой наслаждается наша аббатиса. Здешняя предлагает нам выпить чистой прохладной воды. И все.
— Я принес слово благодарности от герцогини за вашу неоценимую помощь, — официальным тоном произносит Чудище, и я с любопытством наблюдаю, как раскрывается еще одна, неожиданная его сторона.
Аббатиса кивает, отчего на шее постукивают низки ракушек.
— Я решилась, — говорит она, — делать все, что в моих силах, ради свободы нашей страны.
— Есть ли какие новые сведения? — спрашивает Чудище. — Британцы так и стоят на якоре поодаль от берега?
— Да, но припасы у них на исходе. Местные жители доставляли им на лодках еду и пресную воду, но французские воины об этом пронюхали и стали расстреливать лодочников, так что все прекратилось.
— А что происходит в Морле?
— В самом городе стоит примерно пятьсот французских воинов, и еще двести расположилось возле устья реки. А самое главное — ко входу в бухту французы подвезли пушки. Я не знаю, способны ли они достать до кораблей, но капитаны определенно думают, что способны, и ближе подходить не хотят.
Чудище оглядывается на угольщиков. Те улыбаются и кивают. Рыцарь вновь поворачивается к аббатисе.
— Пушки, — говорит он, — мы берем на себя. Кораблям будет обеспечен безопасный проход. Самое главное — связать боем как можно больше французов в городе, чтобы британцев не перебили при высадке.
Настоятельница ведет нас к столу у высокого окна:
— Вот карта города.
Мы располагаемся кругом.
— Здесь, — говорит она, указывая на карту, — как мне рассказывали, сосредоточен их гарнизон.
Целый вечер мы строим военные планы и распределяем силы, ища решение, которое дало бы нам хоть какую-то надежду на успех. При этом я чувствую, как утекает песок отпущенного нам времени, подобно тому как рушится в воду подточенный волнами берег. Наверное, д'Альбрэ уже добрался до Ренна. Если мы вправду переловили большинство вредителей и никто не поможет графу изнутри, город, надеюсь, выстоит.
ГЛАВА 39
Лишь поздно вечером мы возвращаемся в расположение отряда. В наше отсутствие там успели разбить какой следует лагерь. Все заняты делом: кто смазывает седла и сбрую, кто правит клинки, кто проверяет оружие. Воздух так и дрожит от всеобщего предвкушения настоящего дела, но междоусобной сварливости, преследовавшей нас по отъезде из Ренна, нет и в помине. То ли перемирие заключили, то ли близость общего врага образумила людей? Я не знаю.
Только спешившись и передав поводья Яннику, я начинаю замечать метки… Вон одна из них — на лбу у воина, чье имя я даже не успела узнать. Винног тоже отмечен. Я вижу это, когда он подходит ко мне, приветственно размахивая рукой.
Тревожный колокол звонит у меня в сердце.
Я быстро обшариваю глазами лагерь, ища «зелень». Мальчишки собрались у края поляны и упражняются с оружием. Самсон, Анри, Клод — все отмечены! И Жак тоже. И еще не меньше дюжины.
И холодная обреченность закрадывается в мою душу.
Исмэй была права. Все эти люди ну никак не могут оказаться изменниками, предавшими нашу страну. И кажется нелепой мысль о том, что это Мортейн пометил их мне для убийства. Метки могут означать лишь одно: люди обречены на смерть. Сегодня ночью, а вероятнее, завтра поутру они погибнут в атаке на Морле.
Я ничего не ела весь день, но желудок грозит вывернуться наизнанку.
Чудище…
Охваченная ужасом при мысли о том, что я могу увидеть, но жаждущая узнать правду, иду искать рыцаря. Тот уже созвал старшин и повел рассказ обо всем, что удалось выяснить. Я ни на кого не обращаю внимания, мой взгляд прикован к его лицу, безобразному, но ставшему для меня таким дорогим. Темная щетина нисколько не украшает его, но я вижу самое главное: метки нет.
Хочется заорать и запрыгать от радости, но зрелище меток на лицах Лоррила и де Бросса живо отрезвляет меня. Я и без того понимала, что в предстоящей битве падут многие. Но как, оказывается, тяжко знать, кто именно не вернётся…
Я присоединяюсь к Чудищу и остальным у карты, разложенной на маленьком походном столе, который принес Янник. Присматриваюсь к бывшему тюремщику и с облегчением убеждаюсь, что он не отмечен.
— Нападем в трех местах, — говорит между тем Чудище. — Две группы пойдут на север и захватят пушки по обе стороны бухты. Я хочу, Эрван, чтобы половину каждой группы составляли твои угольщики. Еще нам нужно одолеть толстую цепь, которой перегородили узкий вход в бухту. Если ее удастся сбить, меньшие из кораблей смогут подойти прямо к городской пристани. Ну а главный удар надо нанести вот здесь. Лазаре с Граелоном придумали, как связать по рукам и ногам французское воинство.
Худое серьезное лицо Лазаре расплывается в нечастой улыбке.
— Мы их выкурим, — говорит он.
План, чего уж там, отчаянно смелый. Именно поэтому он, глядишь, и сработает. Угольщики проникнут в город и постараются запереть спящий гарнизон в казарме, а потом развести под двумя окнами костры и направить дым внутрь. Французам останется только один выход — третье окно. За которым двадцатифутовый провал по ту сторону городской стены. Очень многие переломают себе кости, хотя погибнут далеко не все, но лучшего способа выгнать французов из города, чтобы британцы могли спокойно войти, нам не придумать.
— Пусть ваши люди хоть немного поспят, — отдает Чудище распоряжение старшинам. — Надо выступить в полночь, чтобы еще до рассвета быть на местах и ударить, пока нас никто не заметил.
Старшины идут отдавать приказы подчиненным, я же приближаюсь к Чудищу.
— И как только это у тебя получается, — спрашиваю я, провожая взглядом расходящихся, — людей на смерть посылать?
Рыцарь с удивлением смотрит на меня:
— Так ты заранее знаешь, кто будет убит?
Я киваю, не поднимая глаз:
— Де Бросс и Лоррил отмечены. Как и дюжина остальных. Винног, Жак…
— Но ведь они не предатели!
— Нет, не предатели, — соглашаюсь я. — Потому-то я и спрашиваю: как это у тебя получается?
Он тоже молчит, глядя на воинов, которым предстоит верная гибель.
— Я поклялся, не щадя живота своего, служить герцогине, — говорит он затем. — Ни от кого не требую чего-то такого, на что сам охотно не пошел бы. И я полагаю, наше дело заслуживает того, чтобы за него драться.
— Ты правда так считаешь? — задумчиво спрашиваю я, глядя на Жака: тот смеется вместе с Самсоном и Бруно.
Мальчишки спорят, кто из них совершит больше подвигов в завтрашней вылазке.
Чудище долго молчит, прежде чем ответить.
— Вот это самое трудное, — произносит он наконец. — Бывает, мы все понимаем только потом. Иногда даже много времени спустя.
