Пёс – пока ещё нет.
Сперва её ступни лобзает он,Оставив каждодневные приличья…Никто не знает, сколько лет стихотворцу. И какое имя он носил в далёкой иной жизни. Попав в рудники, он, по примеру большинства, взял себе какое-то прозвище, но даже оно со временем стёрлось, потому что его стали называть просто Певцом.
Он давно уже не работник. Последние полгода он встать-то не может без посторонней подмоги, какое там рубить или оттаскивать камень. Его давно сбросили бы в отвал, но рабы прячут немощного, и господин Гвалиор им в этом потворствует. Многое в рудничной жизни шло бы ещё хуже теперешнего, если бы не господин Гвалиор.
Вот-вот его ладони обожгутОкруглые предгория коленей,А взор уже спешит туда, где ждутУщелья и таинственные тени… Костлявая грудь Певца с хрипом поднимается и опадает, он с мучительным усилием выталкивает каждое слово. Третьего дня сорвавшийся камень ударил его по спине, как вначале показалось – совсем несильно. Однако вскоре он перестал чувствовать ноги. Постепенно онемение расползлось выше, грозя добраться до сердца. И вот уже мгновения жизни Певца капают в пустоту, словно вода с векового нароста на своде пещеры.
Вся слава мира скрыта в тесной мгле.Творя свою священную работу,Рассветный луч восходит по скалеК преддверию божественного грота… Надсмотрщик Гвалиор стоит у входа в забой. Он с кем- то разговаривает, негромко, но уверенно и твёрдо, так, чтобы сразу было понятно: здесь всё присмотрено, всё идёт своим чередом.
У рудокопа по прозвищу Пёс на руках и ногах кандалы. Его считают опасным. Такая жутковатая слава не возникает на пустом месте, но сейчас по щекам Пса текут слёзы.
И наконец, как песня, в тишинеУже звенят ликующие крики,И гордо розовеют в вышинеАтласные нетронутые пики… Чуть приподняв голову, Пёс встречается глазами с другим каторжником, сидящим подле умирающего. Люди тут грязны до такой степени, что не сразу удаётся разобрать цвет кожи, но всё-таки видно, что Певец сжимает руку чёрного, как сажа, мономатанца. У невольника, бывшего когда-то вождём народа сехаба, на лице страдание. Они с Псом понимают один другого без слов. Они ещё помнят, что рассвет в горах не восходит от подножий к вершинам, а, наоборот, спускается с пиков в долины. Певец же – забыл.
«Мхабр!.. – из последних сил хрипит умирающий. – Как тебе… песня?»
Он судорожно хватает ртом воздух. Дыхание, о котором человек задумываться-то не должен, превратилось для него в тяжкую работу. Скоро она станет непосильной. Совсем скоро. Как только рождение песни окончательно состоится и напряжение отпустит его.
Пёс и чернокожий вновь переглядываются. Третий раб в забое, безногий калека, изо всех сил стучит по неподатливому камню молотком, чтобы тот, кого не пускает сюда господин Гвалиор, слышал: работа идёт. И правда всё под присмотром…
«Ты сложил прекрасную песню, друг мой, – тихо произносит мономатанец. – Мы будем помнить её».
– В чём же чудо вина, столь пришедшегося по вкусу солнцеликому шаду? – спросила любознательная мать Кендарат. Подумала и добавила: – Надеюсь, ты понимаешь, почтенная, что мы не подсылы, явившиеся выведать сокровенные тайны твоего народа?
– О да, – весело кивнула Айсуран, и Волкодав понял, что эта славная женщина чувствует себя в полной
