под полы – совали даже воду в маленьких кувшинчиках с доподлинной печатью жрецов. У этих торговля шла гораздо хуже, чем у пирожников. Большинство поднимавшихся на гору считало себя людьми сведущими и ушлыми и желало платить только за ту воду, которая будет поднята черпаками непосредственно у них на глазах.
Отдыхая, люди пускались в беседы между собой, но Волкодав прислушивался напрасно. Странники говорили о болезнях родни, о неурожае овощей, о падеже овец, о чьих-то сыновьях, ушедших с войском Тайлара Хума… Звонкое гончарное название Дар-Дзума так и не прозвучало.
Старик Гартешкел без отдыха прошагал три или четыре петли дороги, разговаривая с матерью Кендарат, но потом вдруг задохнулся и умолк на полуслове, хватаясь за грудь. Иригойен тотчас взял его под локоть, помог сесть. Глаза у Гартешкела опять стали бессмысленными и пустыми, но, по счастью, совсем ненадолго.
– Похоже, я теперь гожусь только молиться Богине, Объятия Раскрывающей, – разминая ладонью рёбра под кожухом, сказал он жрице. – Видно, в самом деле пора уже мне переложить бремя старшинства на плечи сына… Или иного достойного, кого мир изберёт. – И улыбнулся: – Вы ступайте, добрые люди, не ждите никчёмного старика. Я тут посижу, отдышусь…
Конечно, они никуда от него не ушли. Мать Кендарат уже держала его свободную руку, надавливая только ей известное место между средним и указательным пальцем. Дыхание Гартешкела постепенно выравнивалось, переставало со свистом рваться из горла. Когда он опёрся о камень рукой, решаясь подняться, Волкодав опустился перед ним на колено и подставил спину: полезай, дед, на закрошни[15].
Вокруг, кстати, не так уж мало было дюжих молодцов, нёсших на себе не надеявшихся одолеть подъём своими ногами. Кто-то помогал больному или престарелому родичу. Кто-то зарабатывал деньги.
– Здесь, в Саккареме, многие деревни хранят наследное мастерство, – как ни в чём не бывало продолжила разговор жрица Кан. – Есть деревни виноделов, кожемяк, гончаров… А у тебя дома чем занимаются, почтенный?
При упоминании о гончарах Волкодав навострил уши. А что? А вдруг?..
Гартешкел негромко рассмеялся:
– О, моя деревня совсем не так знаменита. У нас не слишком много плодородной земли, так что со времён Последней войны мы живём отхожими промыслами[16]. Каждую весну мои дети и внуки разбредаются по чужим краям, надеясь возвратиться с заработком. Я же по долгу старейшины отправляюсь испросить для них благословения Богини…
– Вчера ты упоминал о каком-то пироге, – напомнил Иригойен.
– О да, – с готовностью отозвался старик. – Именно поэтому я намерен приобрести не крохотный кувшинчик, как большинство пришедших сюда, а самый большой жбан. Или два-три поменьше. А всё благодаря тому, что вы, по доброте своей, не позволили здешним ворам унести мой кошелёк, – добавил он с виноватой улыбкой. – Согласно обычаю, который свято блюдёт моё племя…
– Твоё племя? – с любопытством переспросила мать Кендарат, а Волкодав сразу вспомнил имури.
– Одно из многих, славящих Богиню и именующих себя саккаремцами, – пояснил Гартешкел. – Двести лет назад, во дни Последней войны, мергейты, наводнившие пределы этой страны, по обыкновению всех воинских людей, не обошли своим вниманием женщин. Иных ловили за косы, иные сами ложились с могучими всадниками, ведь женщины всегда тянутся к победителям. Прошло время, мергейтов выдворили обратно в Вечную Степь, и на ребятишек, унаследовавших ореховые глаза, стали коситься. Случалось, полукровок вместе с матерями выживали из родных деревень, поскольку мужчины очень не любят, когда им предпочитают чужеплеменников… Немало женщин в ту пору ушло от родных очагов, и общая судьба объединила изгнанниц. Вот от тех-то детей, почтенные странники, и пошёл быть мой народ.
Он умолк, задумавшись посреди разговора, как бывает со старыми людьми. Выждав, Иригойен решился
