благодарный уход, растопырили ветви и покрепче вцепились в землю корнями. Что мог сделать простой желтосливник против волны грязи и камня в несколько раз выше самой высокой древесной макушки?.. И тем не менее как-то так вышло, что прежнюю мощь сохранил лишь срединный язык оползня, мчавшийся вдоль трубы и канала. Ворвавшись в город, он сметал заборы и, как игрушечные, опрокидывал глиняные дома, дробя их в черепки, унося лёгкие крыши. Улицы исчезали одна за другой, остатков строений уже не отличить было от нагромождений валунов, принесённых потоком. Торговая площадь, где ещё вчера покупали кур и капусту, играли в читимач и резали кошельки, превратилась в озеро жидкой грязи, утратила очертания и перестала существовать. На постоялых дворах несущийся вал погубил двоих купцов. Один до последнего перетаскивал тюки в каменный лабаз, казавшийся ему неприступным. У второго стояла наготове повозка. Возчик даже сумел удержать рвавшихся лошадей, но, пока хозяин выводил наружу семью, кто-то в чёрном кафтане вскочил на козлы, перехватил вожжи и скинул возчика наземь.
Третий купец накануне привёл в Дар-Дзуму рабов. Копать землю, рубить камень. Купец опоздал, строительство кончилось. Когда земля рванулась из-под ног и послышались тревожные крики, молодой караванщик схватил ключ и бросился отпирать сарай, где дожидались торга невольники. Он успел вовремя и вместе с рабами побежал на высокое место. Потом кое-кто ему говорил, что лучше бы он спас кубышку с деньгами.
Холмы, населённые простонародьем, уже превратились в острова посреди грязевого разлива, а жижа всё прибывала, хотя и помедленней прежнего. На окраине страшно шипело и громыхало. Там умирали прежде негасимые гончарные печи. Струи пара покачивались в ясном небе. Это отлетала душа прежней Дар-Дзумы. Дворы на холмах, забитые напуганными, плачущими людьми, стояли нетронутые, но прежний город исчезал навсегда. Низину, где стояли особняки, похоронило под несколькими саженями грязи и битого камня. Исчезла даже крыша дома вейгила. Держалась только древняя сторожевая башня, с которой, по преданию, когда-то начался город. Однако укрылся ли там кто живой – рассмотреть пока не удавалось.
Пройдя город, поток врезался в озеро.
Там, конечно, ещё не успели развести рыбу, но люди уже приходили полюбоваться. Кто-то даже видел пару лебедей, кружившихся над водой.
Удар грязи и камней был страшен. Он поднял волну такой высоты, что на холмах закричали от ужаса. Озеро, можно сказать, взвилось в воздух всё целиком.
И рухнуло на горельники.
Уже затихшие, поросшие зеленью курганы просто смело. Те же, над которыми по ночам восходило голубоватое зарево, вывернуло наизнанку, так что наружу хлынули раскалённые недра. Огненный расплав сдался не сразу. Он бушевал, плевался клочьями горящего камня, к небу восходили струи огня и шаткие столбы дыма, окрашенного жёлто-зелёным… По счастью, сборщиков серы и недогоревшего огневца там уже не было. Бедняки, предупреждённые золотой всадницей, заблаговременно убрались прочь.
Где-то на самой окраине обречённого города, поток догнал бешено мчавшуюся повозку, запряжённую двумя лошадьми. Переднее колесо налетело на камень. Человек в разорванном чёрном кафтане не успел схватиться за козлы. Грохочущий вал мгновенно похоронил его крик.
Потом всё стало постепенно стихать.
Ещё несколько суток разлив медленно густел. Вода впитывалась в сухую землю внизу, утекала на стороны, бежала через пустоши, возвращалась к реке и омывала обломки цората, застрявшие в нескольких верстах от Дар-Дзумы. Люди, разъединённые на холмах, пытались докричаться друг до дружки. Кто-то искал родню, кто-то – знакомых. Мицулав с дочерью стряпали на несколько семей, нашедших приют у них во дворе. Разучившийся говорить Волкодав спускался к разливу, забираясь дальше, чем это выглядело возможным, и вместе с другими парнями тащил наверх всё, из чего можно было сделать мостки. Створки разбитых ворот, двери, ставни, охапки камыша с размётанных крыш… Ирги-Кернгорм ходил за ним хвостом и упрашивал дать ему первым испытать эти мостки: я лёгкий, я всюду пройду и всё разузнаю.
В горной стене, чей неизменный облик встретил и проводил немало человеческих поколений, зияла безобразная, словно выгрызенная, дыра. Целый кусок Шрама по обе стороны от прежней речной теснины просто перестал быть.
