делать? Им придется уступить». Арнетт считает его исключительно «наглым и дерзким» заключенным. Он не видит в его голодовке ничего благородного.
Это был еще один заключенный, создавший смелый план неповиновения, бросающий прямой вызов власти охранников. Этот акт мог превратить заключенного № 416 в героя непротивления насилием, и вокруг него могли бы сплотиться другие заключенные. Он мог вывести их из ступора слепого подчинения — как Махатма Ганди. И, напротив, там, где все ресурсы власти принадлежат системе, очевидно, что насилие, к которому прибегает № 5407, ничего не дает. Я надеялся, что № 416 придумает другой план и вовлечет сокамерников и других заключенных в общую акцию неповиновения, используя массовую голодовку как протест против жестокого обращения. Но при этом я видел, что он сосредоточен на самом себе и едва ли осознает, что в протесты можно и нужно вовлечь товарищей.
Оказалось, что проблемы, созданные № 5407 и № 416, привели к цепной реакции конфронтации. Мать заключенного № 1037 была права. Она увидела, что ее сын, Рич, плохо выглядит; теперь это вижу и я. После свидания с родителями он становился все более и более подавленным; вероятно, он жалел, что они собирались забрать его домой. Вместо того чтобы согласиться с матерью и признать свое состояние, Рич, вероятно, решил, что на кону стоит его мужественность. Он хотел доказать, что сможет справиться с ситуацией «как мужчина». Но не смог. Как и его сокамерники № 8612 и № 819 из некогда мятежной второй камеры, Рич-1037 начинает проявлять симптомы стресса, настолько сильного, что мне приходится отвести его в тихую комнату за пределами тюремного двора и сказать, что будет лучше, если мы немедленно предоставим ему условно-досрочное освобождение. Он удивился и обрадовался этой хорошей новости. Я помогаю ему переодеться, но он все еще сомневается. Я говорю ему, что он получит все деньги, заработанные за время эксперимента, и скоро мы свяжемся с ним и со всеми другими студентами, чтобы обобщить результаты исследования, провести заключительный опрос и заплатить за участие в эксперименте.
Позже заключенный № 1037 сказал, что хуже всего в эксперименте были «моменты, когда действия охранников вызывали ощущение, будто они выражают свои настоящие чувства, а не просто играют роль охранников. Например, несколько раз, когда мы делали упражнения, с заключенными обращались очень жестоко. Казалось, некоторые охранники наслаждаются нашими муками» [125].
Когда на свидание к нему пришли родители, новость об условно-досрочном освобождении № 1037 расстроила заключенного № 4325, у которого стресс был сильнее, чем нам казалось. «Большой Джим», как прозвала его наша исследовательская команда, казался сильным и уверенным парнем, а по результатам предварительных отборочных тестов он получил совершенно нормальные показатели по всем параметрам. Но в этот день у него неожиданно произошел срыв.
«Когда нам сказали о предстоящей встрече с комиссией по условно-досрочному освобождению, я стал надеяться, что меня выпустят. Но когда Рича [№ 1037] отпустили, а меня нет, я совсем пал духом. Это известие сильно на меня повлияло, и я окончательно впал в отчаяние. Я „сломался“. Я осознал, что мои эмоции гораздо сильнее, чем я думал, и понял, как на самом деле прекрасна моя обычная жизнь. Если тюрьма на самом деле напоминает то, через что я здесь прошел, я не знаю, кому она может помочь»[126].
Я сказал ему то же самое, что и № 1037, а именно, что мы и так собирались скоро освободить его за хорошее поведение, и если он хочет, то может уйти раньше. Я поблагодарил его за участие, выразил сожаление, что эксперимент оказался для него настолько трудным, и пригласил принять участие в скором обсуждении результатов исследования. Я хотел снова собрать всех студентов, чтобы обсудить их реакции некоторое время спустя после необычного эксперимента. Он взял свои вещи и спокойно ушел, заявив, что ему не нужна встреча с психологом-консультантом в студенческой поликлинике.
В журнале начальника тюрьмы сказано: «№ 4325 реагирует ужасно, и к половине шестого вечера его
