l:href="#n_162" type="note">[162].
Охранник Серос: «[Когда] заключенный напал на меня, мне пришлось защищаться, не как личности, но как охраннику… Он ненавидел меня как охранника. Он реагировал на униформу. У меня не было другого выбора, кроме как защищаться, как охраннику. Это потрясло меня… Я понял, что был таким же заключенным, как и он. Я был просто мишенью для его чувств… И мы, и они были подавлены гнетущей атмосферой, но у нас, у охранников, была иллюзия свободы. Но это была только иллюзия… Все мы стали рабами денег. Заключенные скоро стали нашими рабами…»[163].
Как поет Боб Дилан в своей песне «Джордж Джексон», иногда мир похож на одну большую тюрьму:
Некоторые из нас — заключенные, Остальные — охранники. Об изменениях характера за шесть дней
Анализируя некоторые утверждения, сделанные охранниками перед началом эксперимента, а затем в ежедневных записях, можно заметить фундаментальные сдвиги в их мышлении. Показательный пример — охранник Чак Барден. Вот что он говорил до, во время и после эксперимента.
До эксперимента: «Я пацифист, я не агрессивен и не могу себе представить, чтобы я стерег и/или плохо обращался с каким-либо живым существом. Я надеюсь, что мне достанется роль заключенного, а не охранника. Я настроен против государственных институтов и часто участвую в политических и социальных протестах. Вполне возможно, что в будущем мне придется сыграть роль заключенного в реальной жизни — и мне любопытно испытать себя в этой ситуации».
После инструктажа охранников перед началом эксперимента: «То, что мы получили униформу в конце встречи, подтверждает игровую атмосферу всего этого. Я не знаю, многие ли из нас разделяют ту „серьезность“, которую демонстрируют экспериментаторы. Я испытываю определенное облегчение, потому что остаюсь в резерве».
Первый день: «В начале эксперимента я больше всего боялся, что заключенные будут относиться ко мне как к настоящему ублюдку, как к настоящему охраннику, хотя я совсем не такой, я не считаю себя таким… Это одна из причин, по которым я ношу длинные волосы, — я не хочу, чтобы люди считали меня тем, кем я не являюсь… Я думал, что заключенные будут смеяться над моей внешностью, и поэтому придумал свою первую стратегию: не улыбаться ничему, что они говорят или делают, ведь это означало признать, что все это — только игра. Я остаюсь „вне игры“ (когда Хеллман и второй охранник, высокий блондин, заканчивают подавать обед, они намного увереннее чувствуют себя в своих ролях, чем я). Я собираюсь с духом, чтобы войти во двор, поправляю темные очки, беру дубинку — которая придает мне чувство определенной власти и безопасности — и вхожу. Я сжал губы и не разжимаю их, я решил не менять выражения лица, что бы ни случилось. Я останавливаюсь у третьей камеры, твердым и резким тоном я говорю заключенному № 5486: „Чему ты улыбаешься?“ — „Ничему, господин надзиратель“ — „Хорошо, тогда прекрати“. Я иду дальше, чувствуя себя дураком».
Второй день: «Я шел от своей машины, и мне вдруг захотелось, чтобы люди заметили мою униформу: эй смотрите, мол, что я делаю… № 5704 попросил сигарету, но я проигнорировал его просьбу, потому что не курю и не испытываю сочувствия к нему… В то же время я сочувствовал № 1037, но решил НЕ разговаривать с ним. У меня появляется привычка бить по стенам, стульям и прутьям
