прошел никакого предварительного обучения. Следует учесть и несоответствие между его основными ценностями — аккуратностью и чистотой — и хаосом, грязью, беспорядком, постоянно его окружавшими. Он должен был нести полную ответственность за весь блок. Но, по его словам, он чувствовал себя «слабым», потому что «меня никто не слушал. Я не мог вводить никаких изменений в управление этим местом». Он тоже начал чувствовать себя анонимным, потому что «мои указания никто не выполнял. Было ясно, что никто не несет никакой ответственности». Более того, физическое окружение, в котором он оказался, вызывало ощущение полной анонимности — везде царили нищета и уродство. Анонимность места сочеталась с анонимностью человека, и скоро у всех вошло в привычку не носить военную униформу при исполнении служебных обязанностей. Посетители и гражданские следователи приходили и уходили, не называя своих имен. Никто не знал, кто за что отвечает. Заключенные шли бесконечным потоком, в оранжевых комбинезонах, или полностью обнаженные, и их тоже было невозможно отличить друг от друга. Это была самая подходящая обстановка для деиндивидуации, которую только можно себе представить.
Теперь, зная, какой была окружающая обстановка, легче увидеть параллели между психологическим состоянием Чипа Фредерика и его охранников, и состоянием охранников в Стэнфордском тюремном эксперименте. Процессы деиндивидуации, связанные с анонимностью людей и анонимностью места, очевидны. Дегуманизация заключенных не вызывает сомнений — просто из-за их численности, принудительной наготы и одинаковой одежды, а также из-за того, что охранники не понимали их языка. Позже, во время съемки телевизионного документального фильма, охранник ночной смены Кен Дэвис рассказал, как дегуманизация проникла в их мысли: «Нас никто не учил быть охранниками. Начальство говорило: „Используйте свое воображение. Сломайте их. Надо, чтобы вы их сломали, когда мы вернемся“. Когда появлялись новые заключенные, им на головы клали мешки с песком. Их били гибким проводом, бросали на землю, некоторых раздевали догола. Нам говорили, что это просто собаки [звучит знакомо?]. И ты начинаешь видеть не людей, а этот образ, и вдруг ловишь себя на том, что уже не считаешь их людьми, и начинаешь делать с ними то, о чем раньше не мог даже подумать. И в этот момент становится по- настоящему страшно»[361].
В обеих тюрьмах делала свое дело скука, порожденная долгими часами ночной смены, когда ничего не происходило. Скука — мощный стимул, она заставляла охранников что-то делать просто ради развлечения, ради каких-то ощущений. И там и там охранники по собственной инициативе придумывали методы, позволяющие «поддерживать порядок» и при этом развлечься.
Конечно, все это усугублялось отсутствием соответствующего обучения и отсутствием руководства со стороны начальства. Появлялось впечатление, что никто ни за что не отвечает. В обеих тюрьмах создатели системы дали охранникам полную власть над заключенными. Кроме того, охранники в тюрьме Абу-Грейб боялись, что заключенные совершат побег или поднимут бунт, как и наши стэнфордские охранники, хотя, конечно, с менее смертельными последствиями. Очевидно, тюрьма Абу-Грейб была намного более опасной, чем наша относительно мягкая Стэнфордская тюрьма. Но, как показал наш эксперимент, оскорбительные действия охранников и агрессия по отношению к заключенным постоянно росли и достигли высшей точки в серии сексуальных, гомофобских действий. То же самое происходило в блоке 1 А, причем в еще более извращенных и крайних формах. Более того, в обоих случаях худшие злоупотребления происходили во время ночной смены, когда охранники думали, что начальство их не видит, и без зазрения совести пускались во все тяжкие.
Нужно ясно понимать, что ситуационные силы, подобные тем, что мы описали здесь, сами по себе не заставляли охранников делать плохие вещи, как в эксперименте Милгрэма. Кроме разрешения некоторых гражданских следователей «усмирять» задержанных, ломать их волю, ситуационные силы, действовавшие в Абу-Грейб, как и в Стэнфордской тюрьме, освобождали от обычных социальных и моральных ограничений, не позволяющих нам проявлять жестокость по отношению к другим людям. Охранники ночных смен в обоих случаях быстро поняли, что им может сойти с рук нарушение множества табу, потому что ответственность была коллективной; когда стали возникать новые нормы, допускающие поведение, раньше считавшееся немыслимым, никто не призвал их к порядку. Как говорится, кот из дома — мыши в пляс. Все это напоминает
