отдельности. Как бы они ни отстранялись одна от другой, они всегда со временем воссоединяются, всегда. Эта близость…
Я вдруг понял, что именно такая близость была у Шахар с Декой. Никто посторонний не мог ни постичь ее, ни стать ее частью. И дело было даже не в родстве крови, а в родстве душ. Она половину жизни не виделась с ним и все-таки предала меня ради него…
Что бы я испытал, если бы меня кто-нибудь вот так же любил?
О да, мне этого хотелось. Боги, как же мне хотелось! Но только не от Йейнэ, Нахадота или Итемпаса, потому что у каждого из них были двое других, и я не имел права встревать. Но как же мне хотелось чего-то подобного для себя…
Нсана вздохнул. Здесь, в моем сне, он был неподражаем: ему были открыты каждая моя мысль, каждый каприз. Бери и любуйся, даже усилий прилагать не надо, чтобы проникнуть. Так что он, конечно же, знал, что мне всегда было его мало.
– Мне очень жаль, – тихо-тихо проговорил я.
– Да уж… – Нсана с кислым видом отвернулся, предаваясь собственным раздумьям. Потом вздохнул и повернулся ко мне. – Отлично. Тебе нужна помощь, и я не унижусь до того, чтобы отвернуться от тебя в час нужды. Так что попытаюсь разузнать больше об этой твоей тайне. Нынешними темпами ты от старости помрешь быстрее, чем сам ее разгадаешь.
Я потупился:
– Спасибо тебе…
– Не благодари меня, Сиэй.
Он сделал жест, я проследил его движение и увидел по одну сторону игровой площадки небольшое пятнышко цветов. Среди черных маргариток, покачивавших головками на прохладном ветру, выделялся единственный цветок с белыми лепестками, остававшийся к тому же совершенно неподвижным. И это не была маргаритка. Я уже видел такие: редкий сорт розы, выращиваемый на Дальнем Севере. Та же белая башня моей тайны, повторившая себя в иной форме.
– Когда эта тайна наконец-то вскроется, тебя ждет немалая боль, – предупредил Нсана.
Я медленно кивнул, не сводя глаз с одинокого и пугающего цветка:
– Да. Это я уже понял.
Рука, опустившаяся на плечо, застала меня врасплох. Я повернулся и увидел, что настроение Нсаны вновь изменилось: вместо усталого раздражения он теперь испытывал ко мне едва ли не жалость.
– Сколько всего на тебя навалилось, – проговорил он. – И смерть надвигается, и родители с ума посходили. И, как вижу, совсем недавно тебе кто-то сердце разбил…
– Никто, – буркнул я, отводя глаза. – Всего лишь смертная.
– Любовь стирает все границы между ними и нами. Когда они разбивают нам сердца, больно ничуть не меньше, чем когда это делает кто-то из наших.
Его ладонь переместилась мне на затылок, взъерошила волосы. Я слабо улыбнулся, стараясь не показать, насколько предпочтительнее для меня стал бы поцелуй.
– Ах, братишка… Прекращай уже глупить, хорошо?
– Нсана, я…
Он приложил палец к моим губам, и я замолчал.
– Тише, – пробормотал он и наклонился.
Я закрыл глаза, ожидая прикосновения губ, и оно состоялось, но совсем не там, где я ждал: он поцеловал меня в лоб. Я вскинул веки и заморгал, и он улыбнулся мне – грустно-грустно.
– Я бог, а не камень, – сказал он, и мое лицо залила краска стыда. Он погладил меня по щеке. – Но я всегда буду любить тебя, Сиэй…
Я проснулся в темноте и плакал, пока вновь не уснул. Может, до утра мне успело присниться что-то еще, но я не помню – благодаря доброте Нсаны.
Волосы у меня опять отросли, хотя и не так сильно, как прежде. Всего на пару футов. В этот раз отросли и ногти: самый большой вымахал на четыре дюйма и уже начинал закручиваться. Я
