Его выражение едва заметно изменилось: тонкие и безупречно очерченные брови чуть сдвинулись к переносице. Я хихикнул, угадав его мысли. «Давненько» в нашем случае означало два года. Едва заметный промежуток времени для бога. Я когда-то мог проспать дольше.
– Каждый проходящий момент укорачивает срок моей жизни, Наха. Конечно, теперь я это ощущаю острее.
– Да.
И он вновь замолчал, думая свои непостижимые думы. Мне показалось, что выглядит он действительно не очень. Только это не имело никакого отношения к его внешнему облику, как всегда величественному и великолепному. Облик этот был лишь маской. И под этой маской, едва заметной для меня, он был… странным каким-то. Далеким. Точно буря, чьи ветра споткнулись в полете, натолкнувшись на холодные и неподвижные воздушные массы. Он был несчастен. Очень и очень несчастен.
– Когда увидишь Итемпаса, – сказал он наконец, – попроси его тебе помочь.
Тут я развернулся на подоконнике и нахмурился:
– Ты что, шутишь?
– Йейнэ не может ничего предпринять, чтобы отменить твою смертность. Я не способен ни исцелить тебя, ни уберечь. И я совсем не шутил, Сиэй, когда говорил, что я не хочу тебя терять.
– Он ничего не сможет поделать, Наха. Магии у него еще меньше, чем у меня.
– Мы с Йейнэ говорили об этом. Если он согласится тебе помочь, мы даруем ему помилование сроком на один день.
У меня отвисла челюсть. Я даже заговорить с первой попытки не смог.
– Да он едва столетие в смертной шкуре провел! Ты всерьез думаешь, что ему можно доверять?
– Если он надумает сбежать или напасть на нас, я убью его демоницу.
Я вздрогнул и поежился:
– Ликую?
И посмотрел на нее. Она так и заснула в кресле, склонив голову к плечу. Она либо обладала очень крепким сном, либо здорово притворялась. А может, это Наха не позволял ей проснуться. Скорее всего, последнее. Особенно если учесть предмет нашего разговора.
А ведь она пыталась помочь мне…
– Мы что, заделались Арамери? – спросил я. Мой голос резко прозвучал в потемках, он вообще был теперь низким и грубым. Я до сих пор как-то забывал, что у меня уже не голос ребенка. – Хотим извратить саму любовь, чтобы добиться желаемого?
– Да, – прозвучало в ответ, и я понял, что он совершенно серьезен, ибо температура в комнате разом упала градусов на десять. – У Арамери есть своя мудрость, Сиэй: они полностью беспощадны к врагам. И я не собираюсь рисковать, снова выпуская в мир безумие Итемпаса. Он и жив-то лишь потому, что без него не может существовать смертное царство. И еще потому, что Йейнэ просила оставить ему жизнь. И именно ради такой цели я позволил ему оставить дочь. Она демоница, она им любима. Она – оружие, и я намерен использовать ее.
Я тряхнул головой, не веря своим ушам:
– Ты ведь сожалел о том, что сотворил тогда с демонами, Наха. Неужто забыл? Ты говорил, они тоже наши дети.
Он придвинулся и потянулся к моему лицу:
– Ты – единственное дитя, которое теперь имеет для меня значение.
Я отшатнулся и отбросил его руку. Его глаза округлились от изумления.
– Во имя всех преисподних, что же ты за отец такой? Вечно говоришь подобные вещи, обращаешься с одними из нас лучше, чем с другими… Боги благие, Наха! В чем дело?
Повисла тишина, и в этой тишине моя душа обратилась в сухой лист. Нет, не от страха. Я просто понял – а может, и всегда отчетливо понимал, – почему он не всех своих детей любил одинаково. Тяга к переменам, способность оценить уникальное составляли часть его существа. И дети у него были все разные, то есть различались и чувства. Он всех нас любил, но очень по-разному. И именно благодаря тому, что он так
