А все эти мои глупые-глупые младшие родственники! Неужели они не понимали, не видели, насколько успешно смертные используют богов, ранят нас, подчиняют при малейшей возможности? В сердцах я треснул кулаком по неподатливому камню стены. И ахнул, поскольку вместо того, чтобы проломить стену, рука напомнила о моей смертной бренности, выдав белую вспышку боли, от которой перехватило дыхание.
Ликуя вздохнула:
– Прекрати.
Она взяла мою руку и стала вертеть кисть, проверяя, не сломана ли кость. Я зашипел и попробовал вырваться, но Ликуя так зыркнула на меня, что я перестал дергаться и притих. Ну и грозная же мамаша получится, если когда-нибудь заведет детей…
– Насчет ценности – согласна, – негромко проговорила она. – Только я не стала бы возлагать всю вину только на смертных. Припомни хотя бы, что делали боги с демонской кровью.
Я невольно поежился, гнев мой испарился, сменившись стыдом.
– Переломов нет, – объявила Ликуя и выпустила мою руку. Я прижал ее к груди и стал нянчить, обиженно надув губы, – от этого сразу сделалось легче.
– Боги ведь на самом деле не плотские существа, – кивая на мою ушибленную кисть, продолжила Ликуя. – Я это понимаю. Но сосуды плоти, которыми вы пользуетесь в этом царстве, все же перенимают что-то от вашей истинной сути. И этого достаточно, чтобы добраться до более важного целого. – Она медленно и тяжело вздохнула. – Нахадот долгие столетия находился в полном распоряжении Арамери. Ты лучше меня знаешь, как они поступали с его телесной оболочкой и много ли забрали. Сомневаюсь, есть ли у них что-нибудь от Йейнэ, но кусочек мощей Энефы они точно хранят.
Я втянул воздух. Камень Земли… Последняя толика останков моей матери, взятая от ее телесной формы, умершей, когда Итемпас отравил Энефу демонской кровью. Теперь эта малость исчезла, потому что Йейнэ приняла ее в себя. Тем не менее две тысячи лет она была материальным предметом, пребывавшим в единоличной собственности у смертных, уже приобретших вкус к божественной власти.
– Возьми фунт плоти Нахадота, – сказала Ликуя. – Подмешай не более крупинки от Сумеречной госпожи. Добавь к этому немножко плоти Дневного Отца, используй смертную магию, чтобы все смешать… – Она передернула плечами. – Не берусь даже предполагать, что может получиться. А ты?
«Ничего хорошего, – подумалось мне. – Ничего вменяемого – уж точно».
Смешать сущности всех Троих значило воззвать к такому уровню могущества, совладать с которым не смог бы ни один смертный – и даже немногие богорожденные. Подобный магический опыт оставит кратер невероятных размеров. И он изуродует не просто лик земли, а саму реальность…
– Ни один бог не станет таким заниматься, – потрясенно пробормотал я. – Этот Каль… Он должен знать, насколько это опасно! Не может же он замышлять то, что, как мы думаем, он замышляет!
Месть могла быть его природой, но такое деяние оказалось бы уже за пределами мести. Такое называется безумием.
– И тем не менее всегда следует готовиться к худшему. Вот почему я никому и ни за что не выдам отца.
При этих словах в ней вновь проявились очень знакомые черты: холодная непреклонность голоса, упрямый разворот плеч. На миг я даже представил вокруг нее крутящийся вихрь света, а в руке – белый меч. Но нет.
– Ты смертная, – тихо произнес я. – Даже если тебе как-то удается скрывать Итемпаса от богов, вечно ты это делать не сможешь. Калю не обязательно прибегать к насилию. Вполне достаточно подождать.
Она так посмотрела на меня, что я с пугающей ясностью ощутил: лишь хрупкий щит ее кожи отделял меня от смертельно опасной демонской крови, бегущей в ее жилах.
– Каль умрет раньше меня, – сказала она. – Уж я позабочусь.
Сказав так, она повернулась и ушла в толпу, оставив меня одного. Напуганного и с больной рукой.
Чтобы как-то утешиться, я купил себе тамариндового сока.
Спустя некоторое время я решил проверить, не принесло ли плодов посаженное мною семя. Я присел на
