это движение не затронуло Йейнэ; поднявшаяся вода как бы обтекала ее, не прикасаясь. А подле Нахадота волна просто переставала существовать: ее сила рассеивалась, и водяной горб рассыпался мелкой беспорядочной рябью.
– Где мы? – спросила Шахар.
По примеру матери она встала на колено, но даже так едва удерживалась от падения. Она говорила, не поднимая глаз и прилагая все силы, чтобы не растянуться плашмя.
Ответил ей Нахадот. Он стоял лицом к солнцу, щурясь с едва заметным недовольством. Вреда оно ему, конечно, причинить не могло, потому что было всего лишь некрупной звездой, и потом, где-то во вселенной неизменно царила ночь.
– Мы в море Овикву, – сказал он. – По крайней мере, так оно называлось когда-то.
Услышав это, я захихикал, и на меня стали недоуменно оглядываться.
– Овикву, – сказал я, немного напрягая голос, чтобы шутку сумели оценить все, – было внутренним морем в середине Земли Маро, материка, некогда простиравшегося там, где мы с вами сейчас стоим!
Землю Маро – весь континент – уничтожили Арамери. Уничтожили во время одной из своих войн, когда у них хватило безрассудства использовать Нахадота как разрушительное оружие. Он сделал то, что они потребовали. Но не остановился на этом.
– Самое первое Небо! – выдохнул Дека. – Погибший дворец!
Нахадот повернулся к нему – и помедлил, устремив на него долгий взгляд. Слишком долгий… Я напрягся, кишки завязались узлом. Уж не показались ли ему знакомыми Декины черты, столь явно отмеченные фамильным сходством с Ахадом? Если он поймет, кто такой Дека, кто такие Ремат и Шахар… Прислушается ли он к моим мольбам о пощаде для них?
– Самое первое Небо сейчас точно под нами, – сказал он. Потом посмотрел на меня. Он знал. Я сглотнул, охваченный внезапным страхом.
– Ненадолго, – сказала Йейнэ.
И она изящным жестом вскинула руку, как бы выманивая что-то из морских вод у нас под ногами. Трое при желании способны вызывать из небытия миры и запускать в пространство галактики. Это я к тому, что нынешнее деяние давалось Йейнэ вообще без усилия. Даже этот жест не требовался. Она сделала его больше для зрителей.
Она только немного переоценила пределы внимания смертных. Едва из воды вырвались первые камни, про саму Йейнэ мгновенно забыли.
И это Дека что-то пробормотал, заключив всех в воздушный пузырь, защитивший от взметнувшихся волн и водяных брызг. Пребывая, таким образом, в безопасности, мы благоговейно следили, как повсюду вздымались изломанные, обросшие водорослями и кораллами глыбы день-камня – самая маленькая была величиной с весь «Герб ночи». Развалины, много веков покоившиеся на морском дне, выходили на солнечный свет, как бы падая в небо. Глыбы стряхивали наросты, громоздились одна на другую и срастались в единое целое. Росли стены, прямо под нашими ногами рождались внутренние дворы. Бесформенные руины снова становились дворцом.
И вот все было готово. Опали последние брызги, и мы увидели перед собой все великолепие возрожденного Неба.
Возьмите раковину моллюска-кораблика, разрежьте ее пополам, вытяните в высоту закрученные внутренние переборки, особенно те, что у центра, и получился величественный шпиль, на котором мы теперь и стояли. Дворец, как и раковина, был асимметричен, но это лишь придавало ему особую прелесть. Еще он казался эфемерным. Что ж, такова красота смертной жизни.
И конечно, дворец не был точным подобием как старого, так и нового Неба. Он был меньше обоих предшественников и выглядел обманчиво проще. Те строились узкими, вытянутыми ввысь, а новый дворец прижимался к поверхности океана. Вместо высоченных шпилей, пронзавших небо, здесь были низкие строения с покатыми крышами, соединенные множеством кружевных мостиков. А его основание – ибо дворец покоился на своеобразной выпуклой платформе – имело неправильную форму, с лепестками во всех направлениях. Поверхность блестела в утреннем свете, перламутрово-белая, точно жемчуг. Вот и все
