голове». Энтони обессиленно прикрыл глаза и подумал, что в зоне военных действий работать куда проще и безопаснее — там тебе хотя бы понятно, кто свои, а кто чужие.
Принесли кофе. Энтони тяжело вздохнул, налил себе целую чашку, а потом снял трубку и усталым голосом попросил оператора соединить его с Лондоном.
Энтони сложил листок, засунул его в конверт, запечатал и перевернул. Судя по всему, он все еще был пьян: на трезвую голову он никогда бы не написал столь откровенное письмо.
Тут он вспомнил, что не знает адреса получателя, и чертыхнулся, ругая себя за глупость. Вчера вечером водитель Стерлинга заехал за ним в отель, а дорогу домой — если не считать несколько прискорбных неудач — он помнил плохо.
От консьержа толку было мало.
— Стерлинг? — спросил он и недоуменно покачал головой.
— Вы знаете, о ком я? Богатый и влиятельный человек, — повторил Энтони, ощущая ужасную сухость во рту.
— Месье, — устало отозвался консьерж, — у нас тут все богатые и влиятельные.
С моря доносился легкий бриз, воздух казался почти белым на фоне ясного неба. Энтони вышел из отеля и попытался вспомнить, по какой дороге они вчера ехали с водителем Стерлинга. Поездка заняла всего десять минут, может быть, ему все же удастся найти дом? Просто оставлю письмо под дверью и уйду, решил он, стараясь не думать о том, что будет делать после возвращения в город: тело с самого утра напоминало ему о долгой истории его отношений с алкоголем, изнутри поднималось глухое и навязчивое желание выпить. Чего угодно — пива, вина, виски. Почки нещадно ныли, его все еще потряхивало.