Я оглянулся на Аль-Сорну – он смотрел в небо. Проследив направление его взгляда, я увидел кружащую птицу, морского орла, судя по размаху крыльев. Орел парил и кружил в безоблачном небе, в потоках теплого воздуха, поднимающегося от утесов, далекий от всего этого, от нашего грязного прилюдного убийства. Потому что теперь я понимал, что это будет убийство, что справедливости тут ожидать не приходится.
– Сударь! – резко воскликнул Карваль Нурин: он явно был раздражен.
Я проводил взглядом орла: он сложил крылья и спикировал куда-то за утес. «Красиво…»
– Давайте уже покончим с этим, – сказал я, повернулся и, не оглядываясь, пошел обратно на свое место.
Когда я вернулся на место, на лице Аль-Сорны было странное выражение. Быть может, его позабавило мое нежелание участвовать в этом фарсе. Позднее, когда я позволял себе поддаться иллюзиям, мне временами казалось, будто в его взгляде было даже некое восхищение, малая толика уважения. Но это, конечно, чушь.
– Бойцы, займите свои места! – распорядился Карваль Нурин.
Аль-Сорна встал, взял в руки свой ненавистный меч. Положив руку на рукоять, он слегка замялся, я увидел, как дернулись его пальцы, прежде чем он вынул клинок из ножен. На лице его теперь не было и тени усмешки, темные глаза словно впивали блеск стали, сверкающей на солнце, и лицо сделалось непроницаемым. Секунду спустя он положил ножны рядом со мной и вышел на середину арены.
Щит тоже выступил вперед. Сабля его была обнажена, белокурые волосы собраны на затылке и перехвачены кожаным шнурком, и одежда самая простая, моряцкая: холщовая рубаха, замшевые штаны да крепкие кожаные башмаки. Но, как ни проста была его одежда, выглядел он в ней, точно принц, без труда затмевая все роскошество владык кораблей. Он излучал суровое благородство и телесную крепость, лев, ищущий отмстить за свою убиенную гордость. Вся веселость, которую он демонстрировал в гавани, бесследно развеялась, и на Аль-Сорну он смотрел с холодной, хищной расчетливостью.
Аль-Сорна встал напротив, бестрепетно встретил взгляд Щита, проявляя все ту же естественную неспособность позволить себя затмить. Он стоял с опущенным мечом, расставив ноги на ширину плеч и слегка пригнувшись.
Карваль Нурин вновь возвысил голос:
– Начинайте!
Это произошло едва ли не прежде, чем смолк голос Нурина, столь стремительно, что я, как и вся толпа, не сразу осознал, что случилось. Аль-Сорна устремился вперед. Мне прежде не доводилось видеть, чтобы человек двигался так: точно орел, пикирующий с утеса, точно косатки, хватавшие лосося, когда мы выходили из Линеша – стремительное, неуловимое для глаза движение, и короткий взблеск металла.
Должно быть, сабля Щита была выкована из хорошей стали, судя по тому, с каким чистым звоном она откатилась прочь по арене, оставив его безоружным и беззащитным.
Тишина воцарилась гробовая.
Аль-Сорна распрямился и улыбнулся Щиту угрюмой усмешкой.
– У вас хват неправильный.
Лицо Щита на миг исказилось не то от гнева, не то от страха, но он тут же взял себя в руки. Он стоял и молчал, ожидая смерти и не желая молить о пощаде.
– У вас дома было очень весело, – сказал ему Аль-Сорна. – Когда ваш отец возвращался с далеких берегов с подарками и рассказами о своих приключениях, вы с братьями собирались вокруг него и слушали, слушали, мечтая поскорее вырасти и упиваясь его любовью. Но он вам никогда не рассказывал об убийствах, которые он совершал, о честных моряках, которых швыряли акулам с палубы их собственных кораблей, о женщинах, которых он насиловал во время набегов на южные берега Королевства. Вы любили своего отца, но вы любили ложь.
Щит осклабился в свирепой, звериной гримасе.
– Кончай уже!
– Это не ваша вина, – продолжал Аль-Сорна. – Вы были всего лишь мальчишкой. Вы ничего не смогли