конечности протянулись, поршнеобразные пальцы взялись за шлем. На оплетенной проводами стальной груди существа был намалеван фломастером красный крест.
– Ты чаю-то выпей.
Илья плохо видел от усталости в полутьме грузового ангара, давно переделанного под жилье. Перед сощуренными глазами маячило широкое пятно – Мартина, мать Лили. Девочки, пропавшей десять лет назад.
В руку ему ткнулась кружка с еле теплым жиденьким чаем. Он кивнул и отхлебнул из вежливости. Кроме Мартины его теперь никто не смог бы понять.
Пятно перед глазами отдалилось. Он пил чай и смотрел, как огромная Мартина в светлом самодельном балахоне – одежды ее размера в магазинах не было – тряся валиками жира, тащит к нему крепкий транспортировочный ящик. Вильсон ей их порядочно натаскал из грузового дока. Только они и могли выдержать ее вес.
Задыхаясь, она опустилась на ящик перед ним, подхватила с пола свою кружку с чаем и подалась вперед, уперевшись пухлым локтем в неохватное колено.
– Рассказывай, – потребовала она.
Пока Илья говорил, он вспоминал новые подробности. Как упорно Тимур их уверял, что они не ходят за Купол. Может, и правда не ходят? Но ведь он же сам учил Тимура: правда, повторенная трижды, превращается в ложь…
– Я-то думал, что его знаю, – жаловался он внимательно слушающей Мартине. – Конечно, в этом возрасте у всех тайны. Мы просто не ожидали, что он так… отреагирует… – он замолк.
Мартина кивнула.
– С Лили было не так. – Она произнесла имя дочки легко, как будто ни на секунду не переставала его произносить – в уме, ночами, в подушку. – Мы… поругались. Она всегда была сама себе голова. Хлопнула дверью, сказала, что сбежит отсюда, что вернется на Землю, – она помолчала, глядя в чашку. – Что жить так, как я, она не хочет. Я не приняла ее слова всерьез, конечно. Кто… кто на корабль несовершеннолетнюю одну пустит, – выдохнула она и отвернулась, прикрывая пухлой рукой лицо.
Илья не успел ничего ответить, а Мартина уже повернулась обратно, губы ее дрожали и кривились, но она продолжала:
– Потом больше года встречала все корабли, всех спрашивала. На борту никто ее не видел. Никуда она не улетела. Она тут пропала. Погубили ее злые люди…
Илья кивнул с сочувственным лицом, держа чашку обеими руками, и огляделся в полумраке.
Замызганный пол, давно не мытый, в углу неубранная несвежая постель, одеяло валяется на полу. В углу несколько пустых кошачьих мисок с присохшими остатками еды.
Мартина помедлила, глядя перед собой заплывшими глазками.
– Я знаю, – тихо заговорила она, – что Лили жива. Что она тут. И я тут останусь, пока не найду ее. Или найду, или помру.
Илья кивнул. Муж Мартины, отец Лили, через пару лет после пропажи девочки уехал с Сумитры. Не выдержал. А Мартина осталась.
Ей пришлось уволиться с комбината: работать она уже толком не могла. Уставала через пять минут, путалась, запиналась, бессмысленные глаза застилали слезы. А у кого поднимется рука списывать человека на Землю за полгода до ранней поселенческой пенсии? С подачи Вильсона придумали ей занятие в космопорту: сгребать мусор в пакеты, подбирать брошенные отлетающими в космопортовском кафе обертки из-под булочек и бутербродов. И все толстела, словно тащила на себе груз своей потери.
Он поднял голову и вздрогнул. Мартина смотрела на него в упор. Подалась вперед, обтирая потную ладонь о подол балахона:
– Дать тебе чего-нибудь болеутоляющего?
Он жестом остановил ее:
– Не трать зря. На меня таблетки не действуют.
– Да ну? – Мартина замерла, перевела взгляд на аптечку и обратно на Илью. – Чего так?
