Заряжающий отползал, волоча перебитые ноги. Подносчику разорвало живот и засыпало порохом из лопнувшей снарядной гильзы.
Вторую пушку перевернуло взрывной волной, сломало шею наводчику, засыпало землей оглушенный расчет. Третье орудие благоразумно замолчало. Артиллеристы забились в отсечный ров и переругивались, вспоминая слишком активного обер-лейтенанта.
– Чего его ругать? – рассудительно заметил бывалый унтер-офицер. – Он без головы лежит. Вот ведь сволочи большевики, такую умную башку снесли.
– Железный крест посмертно получит.
Другого заботило, сумеют ли найти оторванную голову.
– Без нее в гроб не положат. Закинуло куда-нибудь на нейтралку, ищи ее под пулями.
Снайпер-эвенк с кошачьим зрением, стрелявший белок и куниц лет с восьми, выцелил пулеметчика и всадил с трехсот метров пулю в голову. Звякнула пробитая каска, убитый сунулся лицом в казенник. Второй номер подтянул пулемет поближе, но стрелять не рискнул. Надо подождать. Поджидал и эвенк, посасывая незажженную трубку с табаком. У этого терпения на троих хватит.
В какой-то момент Толя Кочетов перестал чувствовать тело. Его растолкал Егор Ковальчук, приказал подняться.
– Иди, шевели раненых.
– Не могу, ноги не гнутся.
– Поднимайся, Толя. – Мичман посмотрел на часы. – Уже половина четвертого. Через пару часов стемнеет, выдюжим.
Он говорил неправду. Хотел подбодрить окружающих. День тянулся бесконечно, время едва подходило к двум.
– Идем, глянем раненых, – поднял парня корабельный кок. – Я с левого края, ты – с правого.
Артиллерист, который вел огонь вместе с командиром катера, получил несколько осколков и тоже лежал.
– Крепко мы им дали, – с трудом шевелил он замерзшими губами. – Тридцать снарядов выпустили… пушку перевернули.
На том краю, где наклонялся над ранеными Кочетов, ударил взрыв. Ковальчук подбежал – увидел лежавшего парня.
– Толян, живой?
– Живой. Рука вот только.
Он протянул левую руку, на которой были обрублены осколком верхние фаланги пальцев.
– Как же я теперь играть буду…
Мичман отхватил ножом болтающуюся фалангу, залил рану спиртом, дал глотнуть извивающемуся от боли парню и крепко перемотал бинтом ладонь.
– Суй за пазуху, отогревай. И не ной! Не играть так петь будешь. Язык-то целый?
– Целый, – с усилием улыбался Толя.
Пригибаясь, подошел кок и доложил, что двадцать шесть раненых живые, шевелятся. Правда, все сильно замерзли.
– Человека четыре совсем плохие. Вялые, не ждут ничего хорошего.
Толя, подавленный, страдающий от боли и потери пальцев, скис, пытаясь свернуться в клубок. Ковальчук снова посмотрел на часы. Деятельный и энергичный, он не представлял, что день будет длиться так долго. Было около четырех часов дня. Мичман собрал возле себя уцелевших моряков «Прибоя», растолкал Толю Кочетова.
– Значит, так, – начал он…
Взорвалась одна, вторая мина. Затем полоса взрывов пошла вдоль края косы, где прятались за льдинами остатки экипажа «Прибоя» и раненые красноармейцы.
– Всем лежать. Втискивайтесь под лед, в ямы, прикрывайтесь телами погибших.
Люди торопливо расползлись и пережидали налет. Два миномета с расстояния полутора километров
