Судя по всему, бронекатер ловили в прицел три 75-миллиметровые полевые пушки. Хорошо, что хоть не «стопятки»! Снаряд провыл над рубкой, снова взрыв, а затем звон разбитого прожектора.
– Самый полный! – передал Морозов в машинное отделение, хотя какой, к черту, «полный», если катер снова забит людьми и грузом сверх всякой нормы.
Метров через двести взрывы прекратились. По крайней мере, направленные в бронекатер. Возможно, помогли огнем наши орудия с левого берега, а скорее всего, «Верный» миновал зону огня этой настырной батареи. На палубе шумели, спорили, кто-то вскрикивал от боли.
– Миша, бери штурвал. Пойду разберусь, что за шум.
– Машинное работает нормально, – доложил скороговоркой вернувшийся Ковальчук. – А на палубе это мы с командиром роты о пустом спорили. Прикажите ему тела погибших за борт опустить.
Морозов передал штурвал Лысенко, вышел из рубки и увидел три трупа: младший лейтенант с разорванным, кое-как перемотанным бинтами животом и двое красноармейцев в окровавленных гимнастерках.
– Я с Женькой одно училище заканчивал! – кричал лейтенант, командир роты, с портупеей и кобурой на боку. – Это моя рота. Погибших хоронят как следует, а не выбрасывают где попало.
– Корабль перегружен, – не вступая в споры, коротко объяснил Морозов и снял фуражку. – На берегу хоронить будет некогда, да и негде. Хороните в воде.
Лейтенант тоже снял каску, с минуту раздумывал. Звенела, набирая высоту, мина – значит, берег уже недалеко. Взрыв, за ним другой подбросили «Верный». Волна, как выстрел, резко хлопнула о плоское днище.
– Ладно, пусть ребята на дне Волги лежат. Не самое плохое место.
Три трупа по очереди сбросили в воду. Раненых было человек семь, некоторые тяжело.
– В трюмы силком загоняли, – с досадой выругался боцман Ковальчук. – Боимся, утонем! Вот и результат – троих наповал осколками и остальные семь – кто выживет, а кто и нет.
– Сам в свой гроб лезь! – обозленно выкрикнули из толпы красноармейцев. – Вон в борту дырки. Неизвестно, сколько там мертвяков.
Ненужный спор прекратила пулеметная очередь с берега. Катер уже подходил к обрыву и был недосягаем для прямого огня немецких орудий. Мины хлопали наугад, а два пулемета из верхних окон полуразрушенной пятиэтажки сыпали частыми сериями трассеров. Большинство пуль, попавших в катер, рикошетили от брони. Но страх, из-за которого многие красноармейцы ни в какую не хотели лезть в трюм и кубрик, снова сыграл свою роковую роль.
Одна из очередей прошла вдоль судна, послышались шлепки пуль о человеческие тела. Раненный в ногу красноармеец пытался отползти под защиту рубки, но гимнастерку на спине рвануло, а вокруг разлохмаченного отверстия быстро расплывалось черное в полутьме пятно.
Еще двое бойцов тяжело ворочались у стойки лееров, кто-то пытался встать, но снова валился на палубу. Толпа кинулась с одного борта на другой. Ковальчук, широкоплечий сигнальщик Валентин Нетреба и еще несколько моряков теснили толпу напуганных бойцов, в основном мальчишек лет восемнадцати.
– А ну сидеть!
– Не двигаться, иначе перевернемся.
– Дергач, огонь осколочными по пулеметам! – скомандовал Морозов. – Достанешь?
– Достану, – отозвался командир носовой орудийной башни Вася Дергач. – Щас я им устрою.
«Трехдюймовка» открыла огонь. Толстые стены здания снаряды пробить не могли. Взрывы крошили кирпич, оставляя вмятины. Разнесло обгоревшую оконную раму. Пулемет, стоявший на треноге, раскидало вместе с расчетом. Два других усилили огонь, хлопали винтовочные выстрелы, но «Верный» уже ушел под защиту обрыва.
Когда рота выгружалась, Ковальчук, не выдержав, обругал лейтенанта, показывая на раненых, которых предстояло увозить обратным рейсом.
– Распустил слюни, людей в трюм загнать не сумел. Считай, полвзвода накрылось, в бой не вступая.
