— Аойфе, ты ранена? — Он зашарил в сумке. — У меня тут где-то аптечка… я сегодня ходил на лабораторную по регулировке клапанов.
— Я… мне… — Обхватив себя руками, я все не могла согреться, хотя на мне была плотная шерстяная куртка, а под ней — форменный джемпер. Словно сама смерть коснулась моей щеки, пронизав до костей ледяным холодом, — хотя, по учению рационалистов, никакой смерти не существует. Есть лишь конец, завершающая предложение точка, и дальше — чистый лист.
— Давай просто зайдем внутрь, — выговорила наконец я, не в силах вынести заботливый взгляд Кэла.
Он всегда слишком переживал по поводу и без и за те два года, что я его знала, не изменился ни на йоту.
— Ладно, пойдем. — Кэл подставил локоть, и я с благодарностью оперлась на него, чтобы скрыть дрожь в коленях.
Никогда прежде я не видела вирусотварь так близко. Сумасшедшие вроде моей матери, которых болезнь затронула лишь слегка, одно дело, но полностью мутировавшее существо, утратившее человеческий облик и сознание, превратившееся в нелюдь, в жуткого козодоя, — это совсем другое. Его запах до сих пор преследовал меня, словно я никак не могла очнуться от кошмарного сна.
Ворота Академии возникли перед нами из низко стелившегося тумана, наползавшего с реки, и мы прошли под символом Мастера-Всеустроителя — линейкой и зубчатым колесом. Символ присутствовал повсюду: смотрел на нас с каменных стен наших комнат, со значков на форме, со сводчатого портала рационалистской часовни на краю школьной территории. Эта эмблема разума, охранительный знак против некровируса и еретиков, объединяла всех здравомыслящих граждан Лавкрафта, следовавших догматам логики.
Бросив взгляд на все еще светившиеся окна столовой, Кэл вздохнул:
— Вряд ли получится сделать вид, что мы просто опоздали.
В подтверждение его слов из двустворчатых дверей тут же вылетела миссис Форчун в развевающейся шерстяной юбке до пола и шали.
— Аойфе! Аойфе Грейсон, где, во имя Галилеевой круглой Земли, тебя носило?
Мистер Гесс следовал за ней по пятам.
— Долтон, ко мне. Вам известно, что комендантский час уже наступил.
Фигура мистера Гесса была до такой же степени заостренной, до какой фигура миссис Форчун — округлой, и вместе они составляли весьма странную пару, стоя в отсветах, падавших из окон столовой.
— Аойфе, ты вся в грязи, а запах от тебя — ни дать ни взять как от уличной девки, — сморщила нос миссис Форчун. Как я ни продрогла, тут меня бросило в жар — и от унижения, и от облегчения, что она не стала допытываться о причинах. — Ступай к себе и умойся. В наказание останешься без ужина.
Всего лишь остаться без ужина — это практически приравнивалось к встрече с распростертыми объятиями. Узнай миссис Форчун, что я побывала в Старом городе и контактировала с вирусотварью, мне грозило бы исключение.
Мистер Гесс громко прочистил горло, и Форчун, величественно обернувшись к нему, вопросительно подняла бровь. В юности, до того как осесть здесь, она покоряла горные вершины и путешествовала по Африке. Возражать ей отваживались немногие.
— Что такое, Герберт? — осведомилась она.
Я насторожилась. Гесс славился тем, что раздавал наказания, в том числе телесные, направо и налево. К тому же он был куда подозрительнее миссис Форчун и считал, что ничего хорошего от нас ждать не приходится. Я затаила дыхание.
— Так что же? — вновь спросила она.
— Девчонка шлялась по городу после шести, занимаясь Мастер-Всеустроитель знает чем, а вы только лишаете ее ужина? — Демонстрируя, каким должно быть наказание, он скомандовал: — Долтон, внутренний дворик, быстро. Стоять по стойке «смирно», пока я вас не отпущу.
На первый взгляд ничего особенного, но попробуйте выдержать несколько часов в полной
