светлым, прозрачным и зрячим только отчасти, с детства приученным видеть друг друга, тротуар под ногами, небо, воду, тюльпаны, мосты, газетный шрифт, ценники в лавках, разметку велосипедных дорожек – и это, пожалуй, все.
В городе Вимперке живут люди стеклянные, деревянные и каменные. Стеклянные люди, разбившись, становятся стаканами и подвесками для люстр, деревянные люди, засохнув, засыпают в своих каминах, а каменные люди при полной луне водят хороводы вокруг башни «Волчок»; ходят слухи, будто они бессмертны, но пока никому не удалось это проверить.
Жители Нюрнберга построили очень много мостов через реку Пегниц и стараются пересекать их так часто, как только позволяют обстоятельства и дела. На перилах мостов жители Нюрнберга оставляют цветы для былых возлюбленных, записки с номерами телефонов для будущих, кружки с чаем для продрогших незнакомцев и новые имена для тех, кто позабыл себя между двух берегов.
Жители города Отерив встают так рано, что успевают переделать все дела еще до восьми утра. Потом они запирают конторы, школы, церкви, кафе и лавки и расходятся по домам отдыхать. Поэтому немногочисленные путешественники, проезжавшие через Отерив, в один голос утверждают, будто город этот расположен на самом краю обитаемого мира, совершенно безлюден и целиком отдан во власть старых автомобилей, дикорастущих цветов и пестрых котов.
Жители города Хагена добывают электрический свет из синего цвета, а остальными красками рисуют картины и подкрашивают леса на окрестных холмах.
Жители Таррагоны в детстве играют в римских развалинах, как в песочницах, потом подрастают и учатся бить в барабаны по средам и воскресеньям, а окончательно повзрослев, целыми днями сидят на пляжах и смотрят на море, поэтому в старости их глаза зеленеют и становятся прозрачными, как морская вода.
Жители Таллина едят сладкий жареный миндаль и морскую селедку, бойко торгуют на улицах запахом, временем и огнем. Летом они коптят свечи, чтобы свет хранился до самой зимы, не испортившись от сырости и городского шума.
Жители города Фрайштадта оставляют при себе все прошедшее время, скатывают его в рулоны, складывают в подвалы, которые никогда не запирают, потому что время принадлежит всем, кто в нем нуждается. Говорят, чтобы найти входы в эти подвалы, надо гулять по городу в красных башмаках; фасон же башмаков значения не имеет.
Озеро впадает в море
Голова закружилась на пороге кафе Sokolado sostine; перевод названия узнал уже потом и восхитился – красиво, на самом деле, звучит: «На пороге «Шоколадной столицы» у меня закружилась голова». Но пока стоял в дверном проеме, ни о чем таком не думал, на ногах бы удержаться, очутившись внезапно на невидимой карусели, в почти полной темноте, благоухающей кофе и шоколадом, а ведь с улицы казалось, в кафе горят лампы, что за черт.
Потемнело, впрочем, только в глазах, это выяснилось буквально несколько секунд спустя, уже на улице. Сидел на стуле, наслаждаясь неподвижностью угомонившегося наконец мира. Все остальное было не важно – пока.
– С вами все в порядке?
Сперва не удивился, услышав немецкую речь. То есть – ну а как еще бывает? Только когда вопрос прозвучал снова, теперь уже по-английски, вспомнил, что дело происходит в чужой стране. И надо же, вот так сразу наткнулся на земляка. Повезло.
Земляк сидел на корточках и встревоженно глядел снизу вверх. Глаза его в сумерках казались темными и одновременно прозрачными, как озерная вода. В серой куртке и рыжих, как обожженная глина, штанах, загорелый короткостриженый, не то седой, не то просто очень светловолосый, по крайней мере точно не старый, средних лет. Снова повторил вопрос, теперь уже на совсем незнакомом языке. Может быть, по- литовски или по-русски, поди разбери.
Сказал:
– Спасибо. Уже все в порядке. Просто закружилась голова. Наверное, погода меняется, у меня
