Чтиво

— Да…

— Многословно. Бессмысленно.

— Да, да…

— Банально, пресно, бессвязно, шаблонно. — Пфефферкорн вошел во вкус. — Негодный замысел, скверное воплощение, просто из рук вон плохо. Малый объем — единственное достоинство сего творения.

Жулк радостно крякнул.

— Автор заслуживает кары.

— Какой?

— Его следует… э-э…

— Не щадите.

— Пожалуй… высечь?

— О да.

— И… предать позору.

— Да.

— Надо… повесить ему на шею колокольчик, чтобы, заслышав его приближение, народ бросался врассыпную.

— Именно так, — сказал Жулк. — Воистину, автор — ходячий мертвец, что видно из его сочинения.

— Это уже ваша оценка, — сказал Пфефферкорн.

— Да, маэстро. Но если даже сейчас писанина столь дурна, какой же скверной она покажется на фоне вашего творения! Скажите, маэстро, насколько блистательным будет ваш?

Повисло молчание.

— Полагаю, чертовски ослепительным.

Жулк отступил от решетки, взгляд его полыхал восторгом.

— Я, как личность, сгораю от нетерпения.

Пфефферкорн не разделял оптимизма своего патрона. Девяносто девять строк, поделенные на двадцать два дня, требовали ежедневной выдачи четырех с половиной строчек. К исходу одиннадцатого дня Пфефферкорн все еще мусолил девятую строку. Он понимал, что происходит. Подобное уже было, только на сей раз неоткуда ждать спасения. Он пребывал во власти жестокого злодея, неведомого Гарри Шагрину и Дику Стэппу, — сокрушающего сомнения в себе. И теперь совсем иначе воспринимал выражение «последний срок».

97

Глухой бессонной ночью Пфефферкорн писал письма, которые не сможет отправить.

В письме к Биллу он вспомнил первые годы их дружбы. Восьмой класс, учительницу мисс Флэтт, в которую все влюблялись. Случай, когда его остановили за превышение скорости на «камаро» Билла. В боковом зеркале он считал шаги приближавшегося патрульного, а Билл судорожно прятал открытую банку пива в бардачок. Коп выписал штраф и укатил. Пиво капало из бардачка на коврик. Не верилось, что пронесло, да? Тогда жизнь была проще, правда? Правда. Хоть одну книгу из моего списка ты прочел? — спрашивал он и признавался, что некоторые и сам не осилил. Помнишь, писал он, взломали лодочный сарай, сперли снаряжение университетской команды, а на другой день в толпе зевак ржали, когда гребцы пытались снять весла с деревьев. Помнишь ночные бдения над литературным журналом: макет на чертежной доске, ломаем голову, как разместить тексты, иллюстрации, рекламу. Наша славная полуподвальная квартирка, вспоминал он. До сих пор жив вкус дешевой жирной еды, которую делили на троих. Ты был истинным