Лариса, учитель русского языка, поздней ночью на кухне проверяла диктанты. На столе высилась пирамида тетрадей учеников 6-х «А», «Б», «В» и «Г» классов. Днем на уроках Лариса восемь раз прочитала вслух один и тот же текст (дважды в каждом классе – в обычном темпе и медленно диктуя), теперь должна проверить сто двадцать вариантов написания этого текста. От такой работы можно либо чокнуться, либо получить положительный, как второе дыхание у спортсмена, сдвиг по фазе. Лариса блаженно «сдвинулась» после первых тридцати диктантов 6-го «Б». Теперь она не просто помнила наизусть отрывок из «Записок охотника» Тургенева – текст диктанта на сетчатке глаза отпечатался как эталонная матрица. Лариса открывала очередную тетрадку, не пробегала глазами строчки, накладывала эталон. Ошибки мгновенно вылезали, Лариса исправляла их, красной ручкой ставила оценку. Скорость работы многократно возросла. Диктант на «двойку» занимал десять секунд. На «хорошо» и «отлично» – пять секунд, включая открыть- закрыть тетрадь, отложить ее в сторону.
Руки Ларисы мелькали, как у работницы на конвейере: левая переворачивала страницы в тетрадях, правая орудовала красной ручкой. В данный момент главное, чтобы ее никто не отвлек, не сбил второе дыхание. Впрочем, мешать некому: муж и сын спят, после полуночи телефон молчит. Лариса уже чувствовала приближение счастливого мгновения собственного отхода к Морфею. У нее приятно теплели плечо, бок и бедро – части тела, которыми она прильнет к мирно сопящему мужу. Слегка щекоталось ухо – скоро Лариса прикоснется им к Лешиной груди и будет слушать ровный надежный стук его сердца.
Непроверенными оставались диктанты 6-го «Г», когда раздался звонок в дверь. Матрица-шаблон мгновенно рассыпалась. Лариса застонала от досады: кого нелегкая принесла?
Принесло подругу Иру.
– Я убила Васю! – сообщила она не здороваясь.
– Убила так убила, – спокойно ответила Лариса. – Не ори, моих разбудишь.
– Зарезала мужа! Ножом по горлу! Ой-ой-ой! – голосила Ира. – Меня теперь в тюрьму! Дети сироты! Васечка мой любимый, что же я наделала!
– Проходи на кухню! Чего к порогу приросла?
Ира брела по коридору и продолжала твердить:
– Убила, зарезала, что теперь будет…
– Тебе чаю, водки или валерьянки? – спросила Лариса.
– Яду! Дай мне яд! Хочу умереть!
– Значит, водки.
Спокойная реакция Ларисы объяснялась не душевной черствостью, а характером дорогой подружки Ирочки. Если бы существовал рентген, который просвечивает сознание человека, то на снимке Ирины были бы видны две резко отличающиеся зоны. Первая нормальная – все, что касается работы (Ирка парикмахер), воспитания детей (у нее сын и дочь), ведения хозяйства (почти образцового) и так далее. Вторая зона – полный шизофренический мрак, обозначающий ее патологическую ревность.
И по ночам Ирка уже прибегала. Объявляла, что с Васей разводится, и просила Ларису выступить на суде свидетельницей многочисленных измен мужа. Лариса решительно отказывалась: ничего криминального за Васей она не замечала. Да и вообще подозревала, что Васины грехопадения – плод больной Иркиной фантазии. «Я этот плод собственными глазами видела из окна! – утверждала Ира. – Вася домой через двор шел, к телефону-автомату свернул и кому-то позвонил. Ясно? Своей пассии! Из квартиры побоялся. Потом врал, что забыл начальнику важную информацию передать, а тот в командировку уезжал».
Лариса плеснула в рюмку водки, взяла в другую руку стакан с компотом, повернулась к сидящей на табурете Ирине и только тогда заметила, что с ней действительно неладно. Волосы всклокочены, одета в ночную рубашку, на ногах комнатные тапочки, размокшие от уличной грязи, – в таком виде она мчалась два квартала. Взгляд безумный, руки ходуном ходят, зубы дробь выбивают.
– Ирка! – испугалась Лариса. – Ты что? В самом деле Васю… того?
Ира кивнула и затряслась пуще прежнего.
Лариса машинально опрокинула в рот водку, предназначенную подруге, задохнулась, запила
