затаился всего в нескольких сотнях метров от площади Бастилии. Себастьян уселся прямо на доски, опершись спиной на деревянную стенку рубки. Вытянул ноги, отхлебнул пива и положил замок обратно в сумку Никки. Увидел в сумке пачку сигарет. Вытащил одну, закурил и воспользовался случаем — заглянул в бумажник бывшей жены. Как он и ожидал, там лежала недавняя фотография детей. Камилла и Джереми были разнояйцовыми близнецами. Они родились в один день, но трудно было найти более точные слепки двух разных семей — Камилла была Лараби, Джереми — Никовски. Честное слово, это было что-то неправдоподобное! Камилла ничуть не походила на свою мать. Она тоже была необыкновенно привлекательной, но лицо у нее было круглое, на щеках ямочки, черты мягкие, носик чуть вздернутый. Джереми унаследовал черты польских предков матери. Холодную недоступную красоту, прямые волосы, тонкий нос, очень светлые глаза, стройное гибкое тело. С годами сходство только увеличивалось, лишая Себастьяна душевного равновесия.
Себастьян сделал долгую затяжку, вспомнив упреки Никки два часа тому назад. Неужели он и в самом деле принес в жертву своему самолюбию любовь к детям? Конечно, это не совсем так, но была в ее словах и доля истины…
Все эти годы он зализывал свои раны, бессознательно пытаясь отомстить Никки. Не в силах избыть горечь, он хотел наказать ее, заставить заплатить за неудачную семейную жизнь и развод. Но навредил в первую очередь детям. Желание воспитать близнецов совершенно по-разному было абсурдным и безответственным. Нельзя сказать, что он не понимал этого раньше, но у него всегда находились убедительные доводы, чтобы оправдать свое решение.
При свете луны Себастьян рассматривал фотографию сына. Отношения у них были прохладные, они плохо понимали друг друга. Конечно, он любил его, но какой-то отвлеченной любовью, лишенной тепла и понимания.
И это была его вина. Он никогда не смотрел на сына доброжелательно, постоянно сравнивал его с Камиллой, и сравнение никогда не было в пользу сына. Он сразу стал относиться к нему с недоверием. Так относятся к делу, заранее обреченному на провал. Конечно, это было неправильно, но он ничего не мог поделать с твердой уверенностью, что от Джереми будут только неприятности, потому что его мать, на которую он так похож, горько его обидела.
Последние годы они хоть и виделись каждые две недели, но общего между ними ничего не было. Себастьян водил сына на выставки и на скрипичные концерты, потому что так было проще, удобнее. Потому что он ничего не хотел знать об интересах сына. Он как бы отметал их, считая недостойными. И это было несправедливо, потому что на самом деле он, Себастьян, не пожелал тратить свое драгоценное время, чтобы заинтересовать сына искусством или классической музыкой.
Когда они с Никки обыскивали комнату Джереми, Себастьян очень удивился, увидев на полке книги, посвященные киноискусству. Конечно, из-за боязни саркастических насмешек Джереми никогда не говорил ему о желании поступить в киношколу, о мечте стать режиссером. Да, он не старался завоевать доверие сына, поддержать его в выборе профессии…
Себастьян допил пиво, поглядывая на видневшуюся вдалеке ярко освещенную колонну на площади Бастилии.
Сумеет ли он загладить свою вину, исправить оплошности? Наладить с сыном контакт? Может, и сумеет. Но для этого сына нужно сперва найти.
Он зажег от окурка новую сигарету и решил не ждать завтрашнего дня, а испробовать польский номер немедленно. Убедившись, что Никки крепко спит, он взял замок и положил в карман.
А потом спрыгнул с парусника на пристань.
40
«Есть ли в Париже телефоны-автоматы?» — задавал себе вопрос Себастьян, поднимаясь по
