Женщина не моих снов (СИ)

не верил в то, что эти «семейные сложности» формируют характер ребенка и закаляют его волю.

– У меня будет единственный сын, – говорил он маме. – И я отдам ему все, что у меня есть. Все, что я смогу ему отдать. И не буду размениваться на других.

Не знаю, что по этому поводу думала мама. С отцом она никогда не спорила. Не хотела или же просто не могла – для того, чтобы с ним спорить, нужно было иметь большую смелость.

Когда мама была на пятом месяце беременности, то ее подруга сказала:

– Дорогая, у тебя будет девочка! По всему видно!

Думаю, не стоит даже пытаться описывать реакцию отца. Он был зол. Конечно, злился он только первое время – недели две. Потом он уже и думать забыл о планах насчет единственного сына и стал таким же, как миллионы счастливых мужей – звонил домой из университета по десять раз на дню, спрашивая, все ли хорошо и пытался «слушать меня», приложив ухо к маминому животу. Он мог проводить за этим занятием часы. Сейчас я отдал бы многое за то, чтобы увидеть его лицо.

Я родился крошечным восьмимесячным малышом, слабым и бледным. Врачи заставили меня вдохнуть только минут через семь, после чего обратились к маме:

– Вы можете взять своего сына, мэм. Но ненадолго. Ему нужен специальный уход.

– Сына? – только и спросила мама.

Удивились все. Особенно отец, который мужественно согласился сопровождать маму во время родов (ну и что, что он на второй минуте упал в обморок?). Не только удивился, но и очень обрадовался.

– Как мы назовем его, дорогой? – спросила мама у отца через несколько дней.

– Брайан, разумеется, – ответил отец.

В роду у нас не было ни одного Брайана, иначе мне бы об этом обязательно расскзаали с гордостью. Вероятно, так звали какого-то исторического персонажа, любимого отцом. Иногда я сетовал на судьбу – в конце-то концов, отец, как историк, мог бы дать мне другое имя, более звучное – к примеру, Франклин (Рузвельт), Бенджамин (Дизраэли), или же какое-то еще. Но свое имя я любил, и ни за какие сокровища мира не согласился бы его поменять.

По сей день я задумывался о том, какой могла бы быть моя сестра. Такой же, как и я? Или полной противоположностью? Думал я и о том, есть ли среди знакомых мне женщин такая, которая могла бы сойти за сестру. И она была. Ее звали Надья.

После того, как мы решили закончить с глупостями, наши отношения почти не изменились. Мы, наверное, даже стали ближе. В ерунду вроде дружбы между мужчиной и женщиной я не верил, и поэтому эти отношения вполне можно было считать отношениями брата и сестры. Правда, брат хотел от сестры не совсем братских вещей, но это уже поэзия.

По крайней мере, так было до того, как произошли последние события.

… Никаких планов на день у меня не было. Я переслал готовые статьи по электронной почте, приготовил очередную чашку кофе и уселся за компьютер – играть в шахматы. Но игра не клеилась. Я пропускал простейшие ходы и никак не мог сосредоточиться. Мне было не до шахмат. Раз за разом я восстанавливал в памяти день, проведенный с Маденой. Во-первых, я в очередной раз испытал незабываемое ощущение – одиночество в тесной квартире. Во-вторых, получил возможность поближе познакомиться с миром Мадены – изучить книги, диски, безделушки на полках. И, в-третьих, сделал то, что