и отказавшись от кофе, он сумел все же избежать позора и даже покинул ресторан с какой-то мелочью в кармане.
Вернувшись в свой укромный кабинетик. Генри высказал племяннице все, что он о ней думал. Он растолковал ей, как опасно ввязываться в такие дела, да еще кричать о них во всеуслышание, и к каким печальным последствиям может ее привести столь безрассудное поведение. Затем он решительно потребовал, чтобы Вероника прекратила свои розыски, и запретил ей выступать в показе моделей Николаса Найта.
Вероника выслушала его нотации с покаянным видом, опустив глаза. Когда Генри замолчал, она охотно согласилась исполнять все его требования, за исключением одного: не выступать на выставке Найта.
— Все платья подогнаны к моей фигуре, — объяснила она. — Сейчас поздно отказываться. Я подведу Найта. У нас так не принято.
Никакие доводы не могли ее поколебать. Генри решил не настаивать и стал расспрашивать, о Париже и о чемодане Рэчел Филд.
— Не трогала я ее паршивого чемодана, — возмутилась Вероника. — Пусть не врет!
— Она и не говорит, что ты трогала, она говорит — могла тронуть.
— Мало ли что я могла!
— Послушай, Роняй, я тебя ни в чем не обвиняю. Я знаю, что бы ты ни натворила, намерения у тебя были самые невинные. Но если кто-то просил тебя что-то положить в чемодан мисс Филд, ты должна мне об этом сказать. Обещаю, у тебя не будет неприятностей.
— Да говорю вам, я и близко не подходила к этому несчастному чемодану. Когда она укладывалась, я и правда была у нее в номере. У нее все так красиво завернуто, так аккуратненько уложено, как в аптеке. Мне и в голову не приходило что-то трогать.
— И когда ты там была, кто-то вызвал ее из комнаты, верно?
— Да. Тереза постучала в дверь и попросила мисс Филд зайти к ней в номер что-то проверить. Ее минут десять не было.
— И все эти десять минут ты просидела в ее номере?
— Да.
— И никто туда не заходил?
— Ни души.
— Ну что ж, — заключил Генри, — похоже, кто-то зря обыскивал ее чемодан. Если ты, конечно, ничего от меня не скрыла.
Глаза Вероники стали еще огромнее. С чувством оскорбленного достоинства она ответила:
— Нет, дядя Генри, я рассказала вам все.
— Надеюсь. Ты зайдешь к нам вечером?
— Не могу. Мы с Дональдом идем в кино.
Генри ничего не сказал. Не мог же он запретить ей пойти в кино с молодым человеком, подозревать которого у него не было ни малейших оснований, если не считать некоторой неуверенности, что его показания вполне правдивы. В конце концов он сказал:
— Не говори ни с кем об этом деле, Ронни! Даже с Дональдом. А главное, не хвастайся ему, что тебе якобы удалось что-то разузнать. Между прочим, что за чепуху ты плела за завтраком?
— Да так, ничего. — Опять ее невинный вид показался ему притворным. — Наверное, и вправду чепуха. И потом, ведь вы велели мне не вмешиваться…
— Но если ты что-то узнала, ты должна мне сказать.
— Да, нет.., пустяки.
Генри не знал, как ему быть. Как дядя Вероники, он хотел, чтобы она держалась как можно дальше от этих дел. Но, как полицейский, он понимал: иметь такую помощницу — необыкновенная удача, она может для него разузнать очень важные подробности. И он сказал:
