Кто-то из нападавших издал булькающий звук, и Макаров на мгновение ослеп.
Шоковая граната, подумал он. Значит, спецназ.
Зрение вернулось к нему практически сразу — должно быть, тарелка защитила своего пассажира. Но лучше бы оно не возвращалось!
Спрут Калим, корчась всеми семью своими щупальцами, лежал у подножия своего конуса и жалобно стонал. А под сверкающей на солнце сетью, между двумя застывшими в недоумении спрутами, лежало кровавое месиво, лишь отдаленно напоминавшее человеческое тело. Макаров увидел клочья вырванной бороды, колышущиеся внутренности и ошметки белой материи, служившей живому Лапину его странной одеждой.
Правая рука сама собой скользнула вдоль кресла — и вдруг уперлась в твердый округлый предмет. Макаров усилием воли подавил приступ рвоты, стиснул холодную сталь помпового ружья и выставил его перед собой, внимательно наблюдая за каждым из пяти инопланетных убийц. Как только первый из них сделал движение в сторону тарелки, Макаров заученным движением взял его на мушку и нажал на спусковой крючок.
Только увидев, как из дула выскакивают легкие, безобидные с виду светящиеся шарики, Макаров осознал, что держит в руках оружие двадцать третьего века. Шарики беспрепятственно пролетели сквозь стенки кабины и лопнули на свежем воздухе, расплескавшись струйками искрящихся брызг. Макаров медленно опустил ружье, в котором больше не было никакой надобности. Пять спрутов один за другим разлетелись на куски, выпустив в воздух пять клубов белого, быстро рассеявшегося дыма.
Макаров опустил ружье и замер, боясь пошевелиться. В голове крутились нелепые картинки — грязные стаканы в подвале, кратер с «хроноквантовой пеной», летящие навстречу звезды. Но Макаров, не отрываясь, смотрел в одну и ту же точку. Смотрел на бездыханные останки Семена Лапина, звездного русича, убитого инопланетными спрутами.
— Сурово, — пробасил над ухом Макарова знакомый голос. — Слушай, Пал Саныч, откуда у тебя это ружье?
Макаров повернул голову, сам удивляясь своему спокойствию. Рядом с ним стоял Семен Лапин. Живой, в безукоризненно-белых одеждах, задумчиво поглаживающий бороду. Макаров перевел глаза на его окровавленные останки — те лежали на прежнем месте.
Исм, подумал Макаров. Ну конечно же, исм!
— Вы живы?! – воскликнул Макаров, чтобы хоть как-то выразить свою радость.
— Я-то жив, — озабоченно отозвался Лапин, — а вот они… — Он мрачно покачал головой. — Нехорошо получилось!
— Я думал, они вас убили, — сказал Макаров.
— Ну, убили, — пожал плечами Лапин, — с кем не бывает. Чего же сразу на поражение стрелять? Ну-ка, покажи, из чего ты их приложил!
Макаров перехватил ружье за ствол и протянул Лапину:
— Вот. Из-под кресла вытащил.
— Из-под кресла? — пробасил Лапин, разглядывая ружье. — Ну да, откуда ж еще…
Он небрежно швырнул ружье через плечо, и то с характерным чмоканьем растаяло в воздухе. Макаров приоткрыл рот, пораженный внезапной догадкой.
— А может, — сказал он, — мне его тарелка сделала? Когда я пострелять захотел?
— То-то и оно, — нахмурясь, кивнул Лапин. — Видать, очень сильно ты пострелять захотел…
Макаров физически ощутил повисшее в воздухе напряжение.
— Что-то не так? — испуганно спросил он. — Я не должен был их убивать?
— Про тебя особый разговор будет, — пообещал Лапин. — Тут в другом дело, Пал Саныч. Не должна была тарелка тебе ружье делать. Никак не должна!
Глава 4. Прекрасная Галактика
Я в Стокгольме. Явки старые. Начинаем все сначала!
1.
Когда Калашников закрыл последнюю страницу «Необходимой свободы», выстроившиеся справа от него белые конверты зашелестели на ветру подобно осенним листьям. Надо же, сколько писем, подумал Калашников. Похоже, на этот раз мне удалось задать правильные вопросы.
Он протянул руку и коснулся первого из девяти болтавшихся в воздухе конвертов. Себастьян Хонс, элфот из Мадрида, перечислял наиболее перспективные, на его взгляд, модели галактического сообщества — ПЭС-матрицу, полициклы Шварцкопфа и «дрейф элит» Жозефа Круза. Калашников удовлетворенно потер руки и отложил письмо в сторонку. Ну вот, подумал он, у Хонса я теперь почти что ученик; еще пара писем, и он мне сам расскажет, что такое «инвариант Хонса»!
Калашников наугад ткнул пальцем и выбрал следующий конверт. Приглашение от Межпланетного Университета Сравнительной Культуралистики на шестидневный конгресс. «Всего за триста ЭЕ — шесть дней безмятежного отдыха на берегу океана в окружении интеллектуальной элиты нашей Галактики!»
Калашников перевел триста энергетических эквивалентов в доллары — и покрутил пальцем у виска. Конверт растворился в воздухе, уступив место следующему, необычно большого размера. «Уважаемый коллега, — прочел Калашников, — если вы задались целью охватить как можно более широкий круг знаний, рекомендую воспользоваться прилагаемым искусственным интеллектом. Это моя личная разработка, работающая значительно медленнее серийных, однако в отличие от них способная формировать эвристические связи сколь угодно высоких порядков. Впрочем, попробуйте сами! С уважением, Абдель Фарук, элфот Багдадского Университета».
На неделю бы раньше, подумал Калашников, взвешивая на руке прилагавшийся к письму искусственный интеллект. Ладно, при случае попробую; а это еще что такое?!
Калашников протянул руку и дотронулся до ярко-красного, да к тому же еще и круглого конверта. Тот раскрылся, превратившись в телевизионный экран с мутным, трясущимся изображением. Калашников с трудом узнал свой собственный кабинет — и самого себя, с запрокинутой головой сидящего в рабочем кресле.
Конверт издал неприятный писк, и поперек экрана протянулась черная надпись: «Артем Сергеевич! Пока вы книжки читаете, по вам мухи ползают! Гринберг».
Мухи, подумал Калашников. Это сколько же часов я в Сети? А может быть — дней?!
Калашников решительно провел ладонью по лбу и открыл глаза.
Гринберг не соврал — толстая лоснящаяся муха ползла у Калашникова прямо по носу. А сам Гринберг сидел на кушетке, закинув ногу на ногу, и злокозненно улыбался.
— Который час? — попытался произнести Калашников и не узнал собственного голоса.
— Час? — язвительно переспросил Гринберг. — Вы хотели сказать — год?
Калашников тщательно откашлялся.
— Ну уж, год! — пробурчал он и принялся протирать глаза. — Когда я последний раз на время смотрел, было девять утра…
— Вчера, — уточнил Гринберг. — А сейчас — одиннадцать вечера. Сегодня! По правилам галактической безопасности, вам давно уже пора оказывать первую медицинскую помощь!
— Прошу прощения, — выдавил Калашников, осознав, что и впрямь паршиво себя чувствует. — Зачитался. Понимаете, Сеть для меня — все равно что громадная компьютерная игрушка. Ходи, куда хочешь, собирай ресурсы, повышай собственный уровень — и все это намного быстрее, чем в реальной жизни!
— Ничуть не быстрее, — возразил Гринберг. — Сеть это и есть реальная жизнь, Артем Сергеевич. А все это, — он обвел рукой вокруг головы, — лишь одно из ее проявлений. Помните, как мы с вами дом строили?
Калашников усмехнулся:
— Нашли в Сети типовой проект и слегка подправили? А потом я чуть в стене не застрял?
— Вот именно, — кивнул Гринберг. — Когда вам надоест этот дом, он исчезнет точно так же, как появился; а вот его проект по-прежнему останется в Сети. Сеть — вот подлинная реальность, мы с вами — всего лишь призраки. Временные носители разума, перемещающиеся на двух ногах лишь в силу многолетней привычки…
Калашников разинул рот и с опаской огляделся по сторонам. Если полковник КГБ пускается в подобные рассуждения, значит, дело нечисто!
— Михаил Аронович, — почти шепотом произнес Калашников. — Что случилось?
Гринберг перестал улыбаться, снял ногу с ноги и подался вперед.
— Артем Сергеевич, — спросил он, глянув Калашникову в глаза. — Что такое «Прекрасная Галактика»?
Телепат, подумал Калашников. А впрочем, какой телепат — я же об этой «Прекрасной Галактике» уже три дня в каждом письме распространяюсь! Интересно, что в ней такого противозаконного?
— А вы из какого письма про нее узнали? — полюбопытствовал Калашников.
— Из самого первого, — спокойно ответил Гринберг. — Я все ваши письма читал, даже неотправленные.
— Даже так?! – поразился Калашников.
— Именно так, — кивнул Гринберг. — Я отвечаю не только за безопасность Артема Калашникова от остального мира, но точно так же, и даже в большей
