обеспокоенно посмотрел на Калашникова. — До две тысячи первого? Я не ошибся?
— Одиннадцатого декабря, — кивнул Калашников. — Если быть абсолютно точным, то девятнадцать сорок восемь по пермскому времени.
— Сегодня семнадцатое мая, — сказал Таранцев. — Среда.
— Двадцать третий век, — усмехнулся Калашников. — Странно, что вы все еще понимаете русский язык.
— Как и любой другой, — пожал плечами Таранцев.
Калашников махнул рукой:
— Да Бог с ними, с языками! Скажите лучше, что вы с нами-то собираетесь делать? Например, вы специально на нас охотились, или мы — ошибка эксперимента?
Таранцев приоткрыл рот и склонил голову набок:
— И то, и другое. Мы прокладывали пробный канал…
— Тот самый, который раздулся? — вспомнил Калашников.
— Точно! — сверкнул глазами Таранцев. — В результате вы здесь, а моя теория — в мусорной корзине.
Калашников хотел сказать, что там ей самое место, но вовремя одумался.
— А как же тогда мы вернемся?! – спросил Макаров, уловивший-таки суть разговора.
— Вернетесь? — удивленно переспросил Таранцев. — Куда?
— Домой, — ответил Макаров. — В две тысячи первый год.
Таранцев вытянул губы в трубочку и покачал головой.
— Вы не понимаете, — сказал он. — Две тысячи первого года давно уже нет. Есть только две тысячи двести пятьдесят пятый.
— То есть как это нет?! – возмутился Макаров. — А мы откуда?!
Таранцев поднял руки на уровень глаз.
— Вот смотрите, — сказал он. — Это прошлое, — он потряс левой ладонью, — это будущее, — он потряс правой. — Вы думаете, они расположены так, — Таранцев расположил ладони параллельно друг другу. — А на самом деле — вот так! — Он сжал левую руку в кулак и обхватил его правой. — Прошлое — составная часть будущего. Вернуть вас обратно означает вот это.
Таранцев убрал с кулака правую ладонь, встряхнул ей в воздухе и спрятал за спину.
Калашников протяжно свистнул.
— То есть — уничтожить нас теперешних? — спросил Макаров.
— Не только вас, — ответил Таранцев. — Весь мир, появившийся после две тысячи первого года. Только так вы сможете оказаться в исходной точке.
— Нет уж, спасибо, — пробормотал Калашников. — Разве что вы будете очень настаивать…
— Значит, — перебил его Макаров, — мы здесь надолго? Может быть, даже навсегда?
— Совершенно верно, — кивнул Таранцев. — Скорее всего, навсегда.
— И что же нам теперь делать? — спросил Макаров, обращаясь скорее к Калашникову, нежели к Таранцеву. — В зоопарке работать, дикарями из прошлого?
— Действительно, — улыбнулся Калашников. — Я понимаю, Марат, что наше здесь появление оказалось для вас едва ли не большей неожиданностью, чем для нас с Пашей. Но когда вы нацеливали вашу машину времени на наш захолустный подвал, вы ведь наверное уже как-то представляли себе, что собираетесь делать с обнаруженными там дикарями?
Таранцев качнул головой:
— Вовсе не дикарями. Скорее, героями.
— Чего-о?! – воскликнул Макаров. — Вы нас ни с кем не путаете?!
— Нет, — спокойно ответил Таранцев. — Ваши биографии хорошо известны, ошибка исключена. Вы — те самые Павел Макаров и Артем Калашников.
— Те самые — которые? — спросил Калашников.
— Идеологи технотронной революции, — ответил Таранцев и вдруг нахмурился. — Погодите-ка… Две тысячи первый год…
— Какой еще технотронной революции? — захлопал глазами Калашников.
— Может быть, — встрял с предположением Макаров, — вы хотели сказать — ядерного православия?
— Нет, нет, — покачал головой Таранцев, — именно технотронной революции. Вот только началась она несколько позже, в две тысячи седьмом.
— А эта технотронная революция, — поинтересовался Калашников, — человечеству на пользу оказалась или во вред?
— Странно, — покачал головой Таранцев. — Рассказывать о технотронной революции Макарову и Калашникову! Вы что же, в две тысячи первом году еще совсем ничего не знали? Даже технологического императива?!
— Постойте-ка, — нахмурился Калашников. — Это, случайно, не про соответствие этики и технологии?
— Ну вот видите, — улыбнулся Таранцев. — Я же говорил, ошибка исключена. Вы — те самые!
— Я понимаю, что мы — те самые, — повысил голос Калашников. — А вот вы, господин Таранцев, похоже чего-то не понимаете! Если мы с Макаровым должны были в две тысячи седьмом технотронную революцию начать, то как же теперь мы это сделаем, если мы здесь, у вас, в две тысячи двести пятьдесят пятом застряли?! Это ж самый натуральный хроноклазм получается!
— Нет, — спокойно ответил Таранцев. — Вы исходите из устаревших представлений о времени. Мы вовсе не извлекаем предметы из прошлого. Мы копируем их в настоящее. Макаров и Калашников навсегда останутся в прошлом, сколько бы их копий оттуда мы не извлекли.
Калашников похлопал себя по груди, потом залез во внутренний карман и вытащил несколько пятисотрублевых бумажек. Посмотрел на просвет и покачал головой.
— Если мы — копии, — сказал он, обращаясь к Макарову, — то довольно точные.
— Абсолютно точные, — подтвердил Таранцев.
— В том числе и в правовом смысле? — подхватил Калашников.
Таранцев опустил глаза.
— Не знаю, — признался он. — В этой области я полный профан. Давайте дождемся Гринберга.
— А кто такой Гринберг? — спросил Макаров.
— Элфот Комитета Галактической Безопасности, — ответил Таранцев. — По-вашему — инспектор.
4.
На лице Калашникова появилось кислое выражение. Макаров, напротив, удовлетворенно потер руки.
— Ликвидация аварии закончена, — вдруг заторопился Таранцев. — Сейчас я пришлю телепорт!
Мгновением спустя элпер Института Времени растаял в воздухе, оставив после себя быстро погасшее сияние.
Калашников укоризненно посмотрел на Макарова:
— Чему радуешься?
— Ну, как же, — ответил тот. — Во-первых, раз есть Комитет — значит, есть и порядок. — Калашников скептически усмехнулся. — А во-вторых, это же галактический комитет! Значит, земляне уже осваивают Галактику!
— Осваивают, — кивнул Калашников. — Добрыми старыми методами…
Раздался чмокающий звук, и большой темный предмет загородил солнце. Перед дверью подвала повис овальный проем, в полумраке которого угадывался короткий, выложенный прямоугольной плиткой коридор.
— Пойдем? — спросил Макаров, посмотрев на Калашникова.
— А куда ж мы денемся, — философски заметил тот и первым ступил на шершавую поверхность коридора. Макаров шагнул следом и сразу же услышал знакомый чмокающий звук. Обернувшись, он увидел за собой ровную серую стену.
— Похоже, нуль-тэ, — пробормотал Макаров, догоняя Калашникова.
— Куда приятнее, чем вертолет, — ответил Калашников.
Коридор повернул налево и уперся в широкую белую дверь. Калашников решительно взялся за ручку, потянул на себя. Потом хлопнул себя по лбу и сдвинул дверь в сторону; она послушно втянулась в стену, открывая проход в кабинет.
— Вызывали? — язвительно спросил Калашников, остановившись у самого входа. Макаров толкнул его в бок — мол, повежливее! — но как всегда опоздал.
Из-за широкого стола, представлявшего собой висящую в воздухе деревянную столешницу с подвешенными к ней ящиками, поднялся высокий человек, одетый в облегающий черный костюм. Что за цирк, подумал Макаров; и это — инспектор КГБ? Ну-ка, ну-ка, подумал Калашников, шагнул вперед — и замер с машинально протянутой для приветствия рукой.
Из макушки незнакомца торчали два темных, но все же четко выделявшихся на фоне черных как смоль волос конических рога. Затем Калашников увидел короткую козлиную бородку, длинные холеные пальцы с заостренными когтями, горящие, словно подсвеченные изнутри глаза — и опустил руку.
— Позвольте представиться, — сказал похожий на дьявола незнакомец, — Гринберг, Михаил Аронович.
Голос его звучал мягко и вкрадчиво, вызывая невольную симпатию. Калашников качнул головой и любезно ответил:
— Калашников, Артем Сергеевич. Разрешите вопрос?
— Если вы про хвост, — улыбнулся Гринберг, — то не разрешаю.
— Да нет, он не прохвост, — сказал Макаров, которому Гринберг понравился еще больше, чем Калашникову, — он просто так выглядит!
Гринберг отвернул широкий лацкан своей кожаной куртки и вытащил из потайного кармашка красную книжечку.
— Взгляните, — сказал он, протягивая ее Макарову. — Я думаю, вам будет приятно!
