- Прилично уже, - проговорила Даша. - Юрке было четыре, когда он пришел. Он тогда тоже болел, а дядя Леша сказал маме, что за лекарства нужно платить, а у нас денег и так нет, - девочка злобно поджала губы, насупилась, поморщилась, взглянула на застывшего рядом с ней мужчину дико, с яростью, очевидно, пожалев о том, что так разоткровенничалась, а потом выдавила: - Дядя Леша денег не дал, но Юрка все равно поправился, я у соседей попросила, и они не отказали.
Олег стиснул зубы и сжал руки в кулаки. Ярость вспыхнула в нем ярким пламенем, сердце забилось громко и отчаянно. Какой негодяй может пожалеть денег на лечение ребенка?!
Олег задумчиво покачал головой, а потом, словно бы что-то вспомнив, внезапно спросил у Даши:
- А ты в школу ходишь? Тебе ведь восемь...
Она покачала головой.
- Нет.
- Что же так? - удивился Олег, с болью и сожалением глядя на девочку.
Даша поджала губы, но все же ответила сквозь зубы:
- Когда была баба Катя, она научила меня читать и писать.
- А где она сейчас? - сглотнув, ощущая, как бьется в висках кровь.
- Умерла, - с горечью проговорила девочка, подняла на него острый взгляд. - Несколько месяцев назад.
Боль тугим свинцовым комком собралась в горле, и он смог лишь выдавить:
- Мне жаль.
- Мне тоже, - тяжело вздохнула. - Она была хорошей. И о нас с Юркой заботилась. А когда ее не стало...
Сердце его дрогнуло, дыхание участилось. Захотелось сжать эту малышку в своих медвежьих объятьях и не отпускать, не отдавать ее этому жестокому миру, не знающему сострадания.
- Что? - прошептал он с болью в голосе.
Даша выдохнула и грустно проговорила:
- Дядя Леша сказал, что мы никому не нужны, - помолчала, - и что он нас на своей шее держать не станет.
Ярость с новой силой нахлынула на него, застилая глаза.
- А мама? - едва выдавил он из себя.
- Мама ничего, - пожала она плечами. - Ей все равно.
Черт возьми, как матери может быть все равно?! И как Даша мажет так спокойно говорить об этом?!
Злость, презрение, негодование, обида, гнев, сплотившись в один большой ком, разгорались в нем всё сильнее, удушая, уничтожая, не позволяя дышать.
- И вы с братом...
- Мы пошли на улицу, - с вызовом сказала Даша, вскинув подбородок. - А больше ничего не оставалось.
Сильная. Даже сейчас - сильная.
Он подивился этому, но сам факт того, что вместо детской непосредственности, наивности и чуткости ей пришлось примерять на себе маску взрослости, жестокости и злобы, словно железными прутьями сковал его внутренности, обжигая их ядом.
- И много вам подают? - выдавил Олег, хмурясь.
- Бывает много, а бывает и нет, - покачала головой. - Гонят многие, говорят, чтобы мы тут не ошивались.
Олег снова сглотнул тяжелый тугой комок, а потом спросил, стараясь, чтобы голос звучал спокойно:
- Что же ты, про маму солгала, значит?
Даша опустила глаза, словно устыдившись этого факта.
