больнее. Очень больно...
Ты чувствуешь себя виноватым, и боль пронзает тупым ножом. И режет, режет, режет, кромсает на кусочки, не щадит и не жалеет.
Вот уже почти три года воспоминания режут меня на части.
А Даша... Моя девочка, моя крошка! Неужели Бог смиловался надо мной?! И она простила меня!?
Простила. Я знал. Я чувствовал.
Дашенька... Моя маленькая девочка.
Когда Алексей привел меня к ней, я думал, что расплачусь там, в этом сыром, сером, подвальном помещении. Прямо перед ним. И плевать, что обо мне может подумать этот ублюдок. Мне, действительно, было все равно. Засмеется? Воля его. Будет паясничать и насмехаться? И что с того?! Я был уверен, что если он хотя бы рот откроет, я не сдержусь и, схватив его за грудки, вытряхну из него душу. Я и так долго сдерживался, чтобы при виде потрепанной, испуганной, смотрящей волком Дашеньки, сдерживаться еще и в том, чтобы не расквасить ему физиономию! За то, что сделал. За то, что он чуть было не сотворил с моей малышкой! Мне хотелось его убить!
И я бы убил, наверное. Если бы смог. Но я, к сожалению, не мог...
Когда я, словно обезумевший, кинулся к девочке, стиснул в объятьях, прижимая к себе хрупкое тельце, и, разглядывая перепачканное личико с дрожащими губами и подрагивающим подбородком, с огромными обиженными, все понимающими черными глазками на нем, я думал, что сойду с ума.
О, эти глаза! Они словно рвали меня живьем! Сколько чувств, эмоций, ощущений было в них!
О, этот взгляд! Он словно выбил почву у меня под ногами, лишая воздуха, чувства, ощущения.
Я молчал, я очень долго молчал, не в силах вымолвить ни слова. Просто не знал, что сказать...
И она тоже молчала. Сначала даже попятилась от меня, попыталась отвернуться, вырваться, но я ей не позволил, и она осталась со мной, прижатой к моей широкой груди.
Она мне не верила. Она мне БОЛЬШЕ НЕ ВЕРИЛА! И ее молчание говорило красноречиво и дерзко.
То молчание... О Боже, оно резало и кромсало похлеще любых слов! Которые она так и не произнесла...
Боже, какой трепещущий, душещипательный, раздирающий в клочья момент!
