Но сейчас ни у монументального куба Мурадийе, ни на вытоптанной площадке перед рощей дервишей не было ни души. Джума? — день, когда после полуденного намаза правоверные предавались отдыху, отгоняя прочь все заботы и тягостные помыслы. Для этого даже существовало специальное слово — кейф. По словам Гюрани-эфенди, в мусульманском раю все праведники вечно находятся в состоянии кейфа — вдобавок каждому прислуживают семьдесят две гурии, потупляющие взоры, большеглазые, подобные оберегаемому яйцу.
— А что такое — оберегаемое яйцо? — не вытерпел Раду и тут же получил палкой по плечам. Перебивать наставника воспитанникам запрещалось.
— Это значит, что они белокожи, словно яичная скорлупа, и утонченны, — снизошел до ответа Молла Гюрани. — Гурии в раю — словно рубины и кораллы. Человек взглянет на лицо гурии и увидит собственное отражение в ее щеке яснее, чем отражение в зеркале.
Раду его слова не особенно впечатлили — он вообще не проявлял интереса к девочкам, — а вот Влад задумался, пытаясь представить себе девушку с такой внешностью. Но потом ему пришло в голову, что Гюрани-эфенди специально соблазняет их с братом, чтобы они перешли в мусульманскую веру. Мехмеду, например, он такого не рассказывал — да и что особенного могло удивить в магометанском раю принца, еще недавно обладавшего гаремом из трехсот девушек?
Обогнув холм, дорога полого спускалась к виноградникам, тянувшимся по берегам реки Тунцы?. Когда-то здесь в смертельной схватке сошлись легионы Рима и переправившиеся через Дунай орды готов. Готы победили, и их триумф стал началом конца империи, полтысячелетия державшей мир в своих железных когтях.
Принц придержал своего коня и гарцевал на зеленом, усеянном ромашками склоне.
— Вон там, — он вытянул руку, показывая на другой берег Тунцы. — Видишь башню?
Влад взглянул в том направлении и увидел.
Из бело-розовой пены яблоневых садов поднимался к небу массивный цилиндр, сложенный из темно- серого — казавшегося на закате почти черным — камня. Он был так похож на колдовскую башню, которую друзья только что видели на представлении театра теней, что Влад даже мотнул головой, чтобы прогнать наваждение.
— Ее называют Башня Молчания, — добавил Мехмед. — Но это все, что я про нее знаю.
Он с гиканьем ударил своего коня пятками и унесся вниз по склону. Наездником принц был превосходным — Влад, как ни старался, не мог с ним всерьез соперничать. У степных племен принято сажать мальчика на коня, как только ему исполнялось пять лет. Турки до сих пор соблюдали этот обычай.
Влад наклонился к шее своего скакуна и крепко обнял ее, уткнувшись лицом в жесткую, терпко пахнущую гриву. Вонзил каблуки своих сапог под ребра коня, как учил его Мехмед. Норовистый арабский трехлетка по имени Арслан всхрапнул и помчался вслед за конем принца, безжалостно топча весенние цветы, покрывавшие склон прихотливым узором.
Через Тунцу был перекинут арочный мост, опиравшийся на могучие, сложенные из дикого камня колонны. Римская работа, прочная и долговечная, как и все, что делалось в империи. Под каменными быками бурлила зажатая в узких створах вода.
На мосту им повстречался дочерна загорелый мужик, погонявший впряженного в телегу вола. Телега была нагружена глиняными горшками — как видно, деревенский гончар вез в город свой товар на продажу. При виде несущихся на него всадников он шарахнулся в сторону, но вола с дороги, конечно, убрать не успел. Конь Мехмеда, словно птица, красиво перемахнул через телегу, не задев ни одного горшка, но вол, не привыкший к тому, что над ним мелькают лошадиные копыта, рванулся и громко заревел. Телега опасно накренилась, и тут на нее налетел Влад.
Вол, окончательно перепуганный, попятился. Горшки посыпались в кипящие под мостом воды реки, ударяясь о каменные опоры и лопаясь с оглушительным треском.
Гончар завопил, как раненый заяц. Если бы он не кричал, а попытался успокоить вола, часть горшков, возможно, удалось бы спасти. Но глупый смерд размахивал руками, рвал на себе волосы и орал не
