Запада ждет еще и ответной любви. Вот почему Россия — европейская, а не евразийская страна: она всегда лицом к Европе. Последствие агорофобии. На Восток мы перли сдуру, а на Запад — от страха перед завоеванным. Стимул Петра — бегство от бесформенности: обменять степь на клумбу, прислониться к границе и прорубить в ней не врата, а окошко.
— Скорее уж, — влез я, — форточку, если говорить об Эстонии.
Не то чтобы она такая маленькая, Голландия — меньше, не говоря об Израиле. Просто мы о них мало знаем. Как писал Яан Кросс, чтобы вывести эстонцев из «состояния безымянности», понадобился шахматный гений Пауля Кереса. Но надолго его не хватило. Бабушка, правда, любила Георга Отса, а я — Юло Соостра, чья синяя рыба (сама себе тарелка) ждала меня на выставке посреди Кадриорга.
Путь к нему отмечал знак «Осторожно, белки», и я переложил бумажник в боковой карман. В парке стоял камерный президентский дворец легкомысленно-розового цвета. Власть сторожили три тощих льва на гербе и два румяных солдата. Я сфотографировал их всех и порадовался тому, что эстонская независимость — в надежных руках и лапах.
Рип ван Винкль
Накануне, разгоряченный модной водкой «Белуга», я опрометчиво согласился помочь яркой блондинке с опасной улыбкой. Тем более что и просьба была пустяковой — написать двадцать строчек о снах, можно из Юнга. И вот — еще нет полудня, а я уже стою без штанов, и незнакомые женщины втыкают в меня булавки.
«Вуду, макумба, завезли», — кричал я про себя, держа во рту нитку, чтоб не стать зомби.
О бегстве не могло быть и речи, потому что я не знал, куда попал. Шофер только матерился, выслушивая указания мобильника. Я, естественно, не вмешивался, ибо, по моим провинциальным подсчетам, машина приближалась к Уралу. Мы долго катили вдоль разгромленных цехов по дырявой мостовой, потом начались рельсы. Я не мог даже определить, пролегал маршрут внутри или снаружи. Стены сужались в коридоры, но крыши не было — то ли уже, то ли вообще. Потом начался туннель, ведущий в красный уголок, за ним — постиндустриальная пещера, как в Сохо. Там-то меня и раздели до исподнего, велев натянуть непонятное.
— Ватник? — безнадежно спросил я.
— Не, в ватнике снимали Мирзоева, — сказала дама с булавками и настойчиво протянула наряд, напоминающий прозодежду для сумасшедших.
Рукавов, правда, было два, но каждый кончался манжетой для наручников. Удовлетворившись моим внешним видом, юный фотограф взялся за внутренний облик.
— Помните: вам все это снится.
Я с облегчением закрыл глаза.
— Приняли, — деловито продолжил фотограф, — сомнамбулическую позу.
Я принял.
— Теперь считайте падающие звезды.
Я вытаращился на потолок с потеками.
— Работаем, — скомандовал сам себе маэстро, и камера защелкала, как в тире.
Только отдав штаны и отпустив восвояси, вредители объяснили, что в погоне за самосовершенствованием духа (а не тела) глянцевые журналы отказались рекламировать наряды с помощью красивых моделей и заменили их какими придется, не брезгуя пролетариями умственного труда.
Но начиналось все хорошо — как обычно.
— Сараи, — констатировала соседка, глядя в иллюминатор на многоэтажные терема, степенно
