Встретивший их мужчина в крахмальном белом халате производил впечатление человека с взрывным темпераментом. Красная шея и красные щеки, жесткие черные волосы над низким лбом, прорезанным вертикальными морщинами, спускавшимися к основанию носа.
Должно быть, дети его боятся, подумала Мириам, усаживаясь напротив него. Он не лечит травмы. Он их наносит.
— Вам повезло, — заговорил он, откровенно и без всякого смущения оглядев ее ноги и грудь. — Дюмез — мой старый друг. Он рассказал мне, что вас интересует. Скажу сразу, чтобы не было недоразумений. Историю болезни я вам не покажу, пока вы не принесете мне ордер на обыск. Не хочу, чтобы из-за вас меня вышвырнули с работы. Зато я могу рассказать вам, что произошло. Устраивает?
Мириам кивнула и поменяла местами скрещенные ноги, словно поощряя его к откровенности.
— Я прекрасно помню эту женщину и ее мужа, — начал он. — Имен я вам не назову. Она прибежала в больницу с ребенком на руках. Он присоединился к ней позже. Парковал машину. Пока мы оказывали малышу первую помощь, он сидел рядом с женой и не сводил с нее глаз. При этом он что-то тихо ей говорил. Что именно, я не слышал, но явно не слова утешения. Они просидели так три с половиной часа, пока длилась операция, и он ни разу не отвел от нее взгляда. Когда все было кончено, я подошел к ним. Объяснил, что должен задать им несколько вопросов о том, как произошел несчастный случай. Таково требование закона. Она отвечать не могла. И так еле на ногах держалась. Так что отвечал он. Рассказал какую-то совершенно невообразимую историю, и все время, пока рассказывал, буквально не отрывал от нее глаз, а она только молча кивала. Лицо у нее было белым. Почти таким же, как у умершего младенца. Я сообщил в полицию, и их еще раз допросили. Он почти слово в слово повторил ту же самую историю. Она все подтвердила и подписала протокол. Все. Делать было нечего. Доказательств никаких. Помню, уходя, мужчина повернулся и подмигнул мне. Вот мразь…
Он снова переживал ту давнишнюю трагедию и сжимал кулаки, словно мечтал вернуть время вспять и измочалить негодяя голыми руками.
— В тот день я понял, что один человек может желать смерти другому человеку. Я больше всего на свете хотел его убить. Вот. Больше мне вам рассказывать нечего. С тех пор я ни разу их не видел.
— Она сказала мне, что это она убила ребенка.
— Вы уверены, что правильно ее расслышали?
— Да.
Он нахмурил брови.
— Что ж… — в конце концов промолвил он. — Мне кажется, я понимаю, почему она так сказала. Это одновременно и логично, и абсурдно.
И тут Мириам тоже все поняла.
— Она казнит себя за то, что не помешала ему убить ребенка. И считает себя виноватой в его смерти… Но продолжает жить с ним.
Врач грустно улыбнулся:
— Как раз это меня не удивляет. Если верить Дюмезу, вы думаете, что она хочет умереть. Значит, она ждет, когда он убьет и ее.
— Нет. Может быть, поначалу она и в самом деле этого ждала. Долго ждала. Но сегодня она ничего не ждет. Она собирается наложить на себя руки.
Жаннетта силилась сосредоточиться на показаниях свидетельницы, уже получившей в отделе прозвище Женщина-мотоцикл. Что она упустила?
Работа давалась ей с трудом. Дома у Жаннетты творилось черт знает что. Накануне вечером муж закатил ей скандал. Он обвинял ее в том, что она все меньше проводит времени с ним и с ребенком; она отбивалась как могла, но в глубине души понимала, что он прав. Дочку она видела урывками. С мужем они вот уже недели две не прикасались друг к другу. Как только это дело будет раскрыто, ей придется принять серьезное решение. Взять отпуск за свой счет. Или попросить перевода на другую должность, что позволит ей больше бывать дома.
