Врач улыбнулся, промокнул губы бумажной салфеткой и увел Адамберга в коридор. За ним шли два охранника.
— Ложиться не нужно. Сядьте на стул, этого будет вполне достаточно. Только снимите туфли. Где он, этот ваш шарик? На затылке? Где именно?
Несколько секунд врач ощупывал голову, шею и ступни комиссара, потом похлопал кончиками пальцев по глазам и по верхней части скул.
— Вы, как всегда, своеобразны, друг мой, — сказал он наконец, знаком разрешив Адамбергу обуться. — Достаточно было обрезать в отдельных местах немногочисленные нити, связывающие вас с землей, чтобы вы взмыли к облакам, хотя у вас даже нет идеала. Как воздушный шар. Будьте осторожны, Адамберг, я ведь уже предупреждал вас. Реальная жизнь — не что иное, как громадная куча дерьма, низости и посредственности, на сей счет мы с вами солидарны. Но мы должны топтаться в этой куче, друг мой. Должны. К счастью, вы при всем при том достаточно просто устроенное животное, и часть вашего существа прикована к земле, как копыто увязшего в грязи быка. В этом вам повезло, а я закрепил ваше везение на участке между выступом затылочной кости и скуловой точкой.
— А шарик, доктор?
— «Шарик» в физиологическом плане — это зона неподвижности между первым и вторым шейными позвонками. В соматическом плане — это сильнейший шок, вызванный чувством вины.
— Не помню, чтобы я когда-либо испытывал чувство вины.
— Значит, вы — счастливое исключение. Но и у вас бывают всплески этого чувства. Я бы сказал — а вы знаете, как пристально я тогда наблюдал за событиями, — что вторжение в вашу жизнь взрослого сына, который, как вам могло показаться, из-за вашего отсутствия и вашего безразличия превратился в неуравновешенное, морально неустойчивое существо, вызвало у вас сильнейший приступ чувства вины. Что тут же отразилось на шейных позвонках. А теперь, друг мой, я должен вас оставить. Возможно, через две недели мы увидимся снова, если судья подпишет разрешение. Вы знали, что старый судья Варнье насквозь коррумпированный, продажный тип?
— Конечно, ведь именно поэтому вы здесь.
— Удачи вам, друг мой, — сказал врач, пожимая ему руку. — Мне было бы приятно, если бы вы иногда навещали меня во Флери.
Он произнес «Флери» так, словно это было название его загородного дома, словно он приглашал комиссара вместе скоротать вечерок в гостиной, за окнами которой видны бескрайние поля. Глядя ему вслед, Адамберг почувствовал к нему уважение и даже несколько растрогался, что у него бывало крайне редко и, по-видимому, стало результатом недавней лечебной процедуры.
Перед тем как доктор Мерлан запер палату на ключ, Адамберг, мягко ступая, подошел к кровати Лео, тронул ее теплые щеки, погладил по голове. Ему захотелось сказать ей о найденных обертках из-под сахара, но он тут же отказался от этой идеи.
— Хэллоу, Лео, это я. Лод побывал на ферме у своей подружки. Он доволен.
XXXII
В холле унылого отеля на окраине Гранады Кромс и Мо выключили допотопный компьютер и преувеличенно расхлябанной походкой направились к лестнице. Обычно человек не следит за своей походкой, он начинает это делать, только когда чувствует, что за ним наблюдает полицейский или ревнивая любовница. И тогда ему очень трудно изобразить непринужденность, которую он в данный момент утратил. Они решили избегать лифта, где пассажиры, за неимением иного занятия, глазеют друг на друга дольше, чем в прочих местах.
— По-моему, это было неосторожно с нашей стороны — заходить в Интернет, — сказал Мо, закрыв дверь комнаты.
— Не дергайся, Мо. Нервничать — лучший способ привлечь к себе внимание. Да, мы рискнули, зато получили нужную информацию.
— Думаю, не стоит звонить в этот ордебекский ресторан. Как ты его называешь?
— «Бегущий кабан». Нет, звонить мы не будем. Это вроде страховки на крайний случай. Ну вот, мы нашли магазин, где продают дьяболо и другие игры. «Твоя путеводная нить». И теперь ничего не стоит узнать фамилию хозяина и выяснить, есть ли у него дети. Точнее, один ребенок, мальчик от двенадцати до шестнадцати лет.
— Да, мальчик, — согласился Мо. — Девочке вряд ли придет в голову связать птице лапы, чтобы уморить ее голодом.
