увидеть реальность. Вам это не дано.
Сейчас, когда я набираю в компьютере этот текст, доводы Игрека кажутся мне сомнительными. Но тогда все было иначе. Как ни странно, но каждый раз, когда Игрек пренебрежительно отзывался о моих умственных способностях, я верила ему еще больше. Вместо того чтобы спорить с ним, возражать, я соглашалась с его аргументами. Вместо того чтобы потребовать более подробного объяснения, я говорила, что мне все понятно, и меняла тему разговора. Так, например, я спросила, как он может объяснить свое решение напичкать Валери возбуждающими средствами, а по сути, наркотиками, если он в принципе против того, чтобы какой-либо «процесс» влиял на его восприятие реальности. Разве насильственное введение наркотиков не является процессом? И вот что он мне ответил.
— Послушайте, — сказал он. — Вот я нахожусь у вас в кабинете. Правильно? И рассказываю вам о том, что я делал. Неужели вы думаете, что я не считаю ошибкой введение в курительную смесь Валери кокаина и других стимулянтов? Разумеется, я это понимаю. Мне не нужно было это делать, во всяком случае, не в таком количестве, не за один раз. Валери не готова была изменить свою жизнь. Она хотела быть несчастной, но как можно помочь женщине, которая отказывается помочь себе?! Я не говорю, что она сама виновата в том, что с ней случилось, но отчасти в этом была и ее вина. Все мы отчасти несем за нее ответственность. Так чего вы допытываетесь? Надеетесь понять, что я пытался узнать? В таком случае у нас ничего не получится. Это вам не социальная служба. Мой случай очень сложный, как я говорил, исключительный. Я — первый и последний человек, который когда-либо пытался вот так, скрытно, изучать людей. Вы не способны понять меня. Не берите на себя то, что вам не под силу. Вы осуждаете мои поступки? Если да, то забудьте об этом. Не для того я здесь нахожусь. Я пришел к вам затем, чтобы вы помогли мне справиться с чувством вины, которого я не заслуживаю. Я пытаюсь понять, почему мои поступки заставляют меня страдать, хотя умом-то я понимаю, что не совершил ничего дурного, предосудительного. Почему каждый наш разговор вы превращаете в научный диспут о том, чего вы не понимаете? Когда мы поговорим о том, чего не понимаю я? Слышите, я!
И опять я просила у него прощения.
Это глупо, но я извинилась. Я не хотела его терять. Я сказала Игреку, что он прав. Призналась, что и психотерапевт может ошибаться и что, разумеется, он вправе определять, что мы будем обсуждать во время наших встреч. Сказала, что моя неспособность понять его научный метод не дает мне права интересоваться его намерениями. Высоко отозвалась о его уме и способностях и призналась, что он настолько отличается от всех моих пациентов, что я все еще не знаю, как ему помочь. Мне хотелось, чтобы он считал меня интересной и как человека и как специалиста. И теперь мне ужасно стыдно и за это желание, и за все мое поведение. Так что я полностью заслужила то, что произошло позднее.
1711 Лаваца-стрит
Офис № 2 Остин, Техас 78701
5 июля 2012
Записки о феномене невидимости
(письмо Кросби Бампусу)
Здравствуйте, Кросби, это опять я. Сначала я хотела передать вам эти записи как приложение к сопроводительному письму, потом подумывала добавить в виде приложения к книге. Однако Джон советует включить их в текст книги как отдельную главу. Но, может, это будет ошибкой? Боюсь, это повредит «ткани повествования» (как сказали бы вы). Однако Джон уверяет, что эти записи как раз очень важны для повествования, потому что многое объясняют. Что вы об этом думаете? Мы коротко обсудили это по телефону, но мне хотелось бы конкретного совета. Интуиция подсказывает мне, что в таких вещах Джон обычно оказывается прав.
Понятно, что самое интересное об Игреке — независимо от того, что он видел, делал (или говорил, что делал), — это его способность становиться невидимым. Если изучением этого случая займутся серьезные специалисты, самое большое внимание они уделят именно этому моменту. Лично мне так и не удалось полностью понять этот феномен, поскольку Игрек практически ничего не объяснял.
Напомню, что он настоял на своем праве определять правила игры и всего три раза соизволил объяснить, как ему удается становиться невидимым для окружающих, но, к сожалению, два из них не были записаны на магнитофон. После третьего разговора на эту тему он решительно заявил: «Больше никаких объяснений!» — и твердо выдержал свою линию, полностью игнорируя мой интерес к этому феномену, который казался мне ключом к его личности и занятиям.
