Она открыла глаза и сказала:
— Ты должен починить его, Лу. Ты должен починить его прямо сегодня. Как можно быстрее. Скажи Хаттер и полицейским, что не можешь уснуть. Скажи им, что тебе надо чем-то заняться, чтобы отвлечься. На стресс реагируют по-разному, самыми странными образами, а ты механик. Они не будут тебя расспрашивать.
— Мэнкс говорит тебе поехать и найти его. Что, по-твоему, он сделает с тобой, когда до этого дойдет?
— Ему надо подумать о том, что
— А что, если его не будет в этом Доме Сна? Привезет ли тебя мотоцикл к нему, где бы он ни был? Даже если он движется?
— Не знаю, — сказала Вик, но про себя подумала:
— Ты спрашивала, считаю ли я тебя сумасшедшей из-за всех твоих рассказов о мосте. И я сказал, нет. Но
— Нам ничего другого не остается. — Она посмотрела на дверь. — И, Лу, только так мы сможем вернуть —
Он вздохнул — огромный подрагивающий поток воздуха — и сказал:
— Постараюсь, Вик. Я постараюсь. С одним условием.
— Каким?
— Когда я его починю, — сказал Лу, — ты возьмешь меня с собой.
Долгое время — бесконечно долгое время тишины и покоя — Уэйн спал, а когда открыл глаза, то понял, что все хорошо.
NOS4A2 несся сквозь тьму, торпедой вспенивая бездонные глубины. Они поднимались по невысоким холмам, и «Призрак» вписывался в изгибы так, словно следовал по рельсам. Уэйн поднимался к чему-то чудесному и прекрасному.
Нежными, похожими на гусиные перья хлопьями падал снег. Поскрипывали, смахивая их, дворники.
Они миновали одинокий фонарь в ночи, двенадцатифутовую конфету, увенчанную леденцовым конусом, лившим вишневый свет, который обращал эти падающие хлопья в перья пламени.
«Призрак» катился по высокой кривой, открывавшей вид на огромное плато ниже, серебристое, гладкое и плоское, а в дальнем конце его — на горы! Уэйн никогда не видел гор, подобных этим… в сравнении с ними Скалистые горы выглядели безобидными предгорьями. У самых маленьких из них были пропорции Эвереста. Они были огромной грядой каменных зубов, кривой ряд клыков, достаточно острых и крупных, чтобы поглотить небо. Скалы высотой в сорок тысяч футов пронзали ночь, подпирали темноту, толкались в звезды.
Надо всем этим плыл серебристый серп луны. Уэйн посмотрел на нее, отвернулся, затем посмотрел снова. У луны был крючковатый нос, задумчиво искривленный рот и единственный глаз, закрытый во сне. Когда она выдыхала, по равнинам прокатывался ветер и серебристые облака мчались сквозь ночь. Глядя на это, Уэйн едва не захлопал в ладоши от восторга.
Но невозможно было надолго отвернуться от гор. Безжалостные циклопические пики притягивали взгляд Уэйна, как магнит притягивает железные стружки. Ведь там, во впадине, расположенной в двух третях пути к вершине величайшей из гор, находилась яркая драгоценность, прикрепленная к скальной поверхности. Он сияла ярче луны, ярче любой из звезд. Она горела в ночи, как факел.
— Ты бы опустил окно и попытался поймать хоть парочку этих сахарных хлопьев! — посоветовал ему с переднего сиденья мистер Мэнкс.
Уэйн было забыл, кто ведет автомобиль. Он перестал об этом беспокоиться. Это было не важно. Главное — попасть туда. Он ощущал пульсирующее стремление уже быть там, въезжать в ворота из шоколадных конфет.
— Сахарных хлопьев? Вы имеете в виду снежинки?
— Если бы я имел в виду снежинки, я бы так и сказал! Эти хлопья из чистого тростникового сахара, и если бы мы были в