потрясающих экспонатов.
Она ступила между ног Человека в Противогазе, а затем перешагнула через него, стараясь не задеть ногой за низкую кишечную растяжку. Зрелище это было настолько нереально, что ее даже не затошнило.
Вик старательно обогнула верхнюю половину его тела. Она не хотела смотреть ему в лицо и направляла глаза в сторону, пока не миновала его. Но, не пройдя и двух шагов в том направлении, откуда пришла, она не смогла удержаться и глянула через плечо.
Его голова была повернута в сторону. Прозрачные смотровые стекла открывали неподвижные, потрясенные глаза. Респиратор вбило ему в открытый рот кляпом из расплавленного черного пластика и обугленного волокна.
Она пошла по коридору. Это было как пересекать палубу судна, начинающего переворачиваться. Ее все время сносило вправо, и она держалась за стену, чтобы не упасть. Однако в самом коридоре все было в порядке. Вик сама была лодкой, подвергавшейся опасности опрокинуться, опуститься в крутящуюся темноту. Один раз она забыла об осторожной ходьбе и перенесла свой вес на левую ногу. Колено немедленно подогнулось, и она выбросила руку, чтобы ухватиться за что-нибудь. Ее пальцы сомкнулись на груди Иисуса Христа, чье лицо с одной стороны было обуглено и пузырилось. Бюст стоял на книжной полке, забитой порнографией. Иисус непристойно улыбнулся ей, а когда она убрала руку, ту покрывали пятна сажи. БОГ СГОРЕЛ ЗАЖИВО, ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЬЯВОЛЫ.
Ей нельзя было снова забывать о левой ноге. В голову пришла какая-то случайная, не совсем даже понятная мысль: «
У основания лестницы она споткнулась о кучу мешков для мусора, обернутую пластиковой пленкой тяжесть, ее повело вперед, и она упала на эту кучу… во второй раз. Она уже приземлялась на эту же массу мешков для мусора, когда Человек в Противогазе сбил ее с лестницы; они смягчили ее падение и, вполне вероятно, спасли ее, не позволив свернуть шею или пробить череп.
Куча была холодной и тяжелой, но не совсем жесткой. Вик поняла, что было под пластиком, поняла это по резко выступающему краю бедра и плоской груди. Она ничего не хотела ни видеть, ни знать, но руки все равно срывали пластик. Труп был облачен в саван из пакета компании «Глэд»[148], плотно закрытый клейкой лентой.
Запах, хлынувший наружу, не был запахом разложения, но был в нескольких отношениях хуже: приторным ароматом пряников. Человек под пленкой был стройным и, вероятно, когда-то привлекательным. Он не столько разложился, сколько мумифицировался, кожа у него сморщилась и пожелтела, глаза опустились в глазницы. Губы были приоткрыты, словно он умер посреди крика, хотя, возможно, это произошло из-за того, что его плоть ссохлась и стянулась, обнажив зубы.
Вик выдохнула; это прозвучало странно похоже на рыдание. Она коснулась холодного лица человека.
— Мне очень жаль, — сказала Вик мертвецу.
Она не могла с этим бороться, ей нужно было поплакать. Ее никто никогда не назвал бы плаксой, но в некоторых случаях слезы для нее были единственной разумной реакцией. Слезы были своеобразной роскошью; мертвые не чувствовали потери и ни о ком и ни о чем не плакали.
Вик снова погладила щеку мертвого и коснулась большим пальцем его губ, когда и заметила лист бумаги, скомканный и сунутый в рот.
Мертвец смотрел на нее умоляюще.
Вик сказала: «Ладно, друг», — и вытащила бумагу изо рта мертвеца. Она сделала это безо всякой брезгливости. Покойник столкнулся здесь с плохим концом, столкнулся с ним в одиночку, был использован, изувечен и выброшен. Что бы ни собирался сказать этот мертвец, Вик хотела его выслушать, пусть даже она пришла сюда слишком поздно, чтобы хоть чем-то помочь.
Записка была написана расплывающимся карандашом и дрожащей рукой. Клочок бумаги был оторван от рождественской упаковки.
