смирительных рубашек. Это был действительно конец пути вниз по сточной канаве. Сколько же из них, этих людей, находящихся теперь здесь, было осуждено во Франции потому, что психиатры признали их вменяемыми!
Вот один из них, по прозвищу Титен, – мы с ним из одного конвоя 1933 года. В Марселе он убил человека, взял такси и отвез свою жертву в больницу. А там сказал: «Помогите ему, мне кажется, он болен». Его арестовали на месте, и суд присяжных набрался наглости признать его в своем уме и способным отвечать за собственные поступки. Неужели было не ясно, что человек в здравом рассудке не совершит такое? Здесь и ежу было бы понятно, что у бедняги съехала крыша. Вот он сидит рядом со мной, этот Титен. У него хроническая дизентерия – ходячий живой труп. Он рассказывает мне:
– Знаешь, у меня в животе завелись маленькие обезьянки. Одни злые – они-то и грызут мне кишки, когда сердятся. Поэтому я и хожу кровью. А другие – добрые и ласковые. Они такие пушистые, с мягкими лапками. Жалеют меня, и гладят, и не дают злым больно кусаться. Когда добрые обезьянки вступаются за меня, я уже не хожу кровью.
– Ты помнишь Марсель, Титен?
– Уж ты и скажешь, помню ли я Марсель! Очень хорошо помню. Плас-де-ла-Бурс с сутенерами и шайками крутых ребят…
– А ты помнишь их имена? Скажем, Ангел Скряга, Грава, Клеман?
– Нет, имен не помню. Помню, одна сволочь-шоферюга завез нас с больным другом в больницу и свалил все на меня. Вот и все.
– А помнишь друзей?
– Не знаю.
Эх, бедняга Титен. Отдал я ему недокуренную сигару и поднялся на ноги. Сердце переполнилось жалостью к этому бедолаге: ведь сдохнет здесь, как собака. Да, опасно жить среди душевнобольных, но что поделаешь? Во всяком случае, только здесь можно готовиться к побегу, не опасаясь смертной казни.
У Сальвидиа почти все готово. Уже есть два ключа, недостает только от моей камеры. Заполучил он и хороший канат, да еще плюс к нему сплел из гамака, как он сам выразился, пятипрядную веревку. В этой части все шло хорошо.
Мне не терпелось приступить к действию, поскольку и вправду было тяжко затягивать эту комедию. Для того чтобы и дальше оставаться в этом крыле здания психушки, где находилась моя камера, приходилось время от времени изображать состояние кризиса.
Однажды я так хорошо разыграл приступ, что баграм-санитарам пришлось посадить меня в горячую ванну и вкатить два успокаивающих укола. Сверху ванну обтягивал прочный брезент, так что выбраться из нее при всем желании было невозможно. И только голова торчала сверху, просунутая в дыру. Больше двух часов просидел я в такой своеобразной смирительной рубашке, когда в ванную комнату вошел Айвенго. Скотина посмотрел на меня так выразительно, что я оцепенел от страха и с ужасом подумал: сейчас начнет душить. А я не мог даже защищаться – руки-то под брезентом.
Айвенго подошел, уставился на меня огромными глазами, как будто стараясь припомнить, где он мог видеть эту голову, выскочившую, словно из рамки. Он дышит мне в лицо, а изо рта несет гнилью. Хотелось закричать и позвать на помощь, но страх, что он может еще больше рассвирепеть от моего крика, удержал меня от этого. Я закрыл глаза и стал ждать, будучи совершенно уверен, что он меня задушит своими огромными ручищами. Эти секунды страха не скоро забудутся. Наконец он делает шаг назад, кружит по комнате и подходит к кранам, регулирующим подачу воды. Затем перекрывает кран с холодной водой и полностью открывает с горячей. Я истошно заорал, поскольку меня буквально варили заживо. Айвенго ушел. Вся ванная комната заполнилась паром. Совершенно нечем дышать, и я задыхаюсь. Делаю сверхчеловеческие усилия, чтобы разорвать этот проклятый брезент и вырваться из ванны, но все напрасно. Наконец помощь пришла: багры заметили, что из окна валом валит пар. Когда меня вытащили из этого котла, адская боль пронзала все тело – я страшно обварился. Особенно горели и саднили бедра и деликатные части тела – с них полностью сошла кожа. Обработав места ожогов пикриновой мазью, меня уложили в небольшой санитарной комнате психушки. Ожоги были настолько серьезными, что срочно вызвали врача. Первые сутки меня держали на уколах морфия. Когда лекарь спросил, что приключилось, я ответил, что в ванной произошло извержение вулкана. Так никто и не понял, что же случилось на самом деле. А медик-надзиратель обвинил санитара, отвечавшего за подготовку ванны и неправильно отрегулировавшего подачу воды.
Приходил Сальвидиа. Он обработал мне раны пикриновой мазью. У него все готово. Он заметил, что лучше не придумаешь, как бежать из санитарной части: из нее и удрать легче, и можно вернуться незаметно в случае провала. Только надо побыстрее изготовить к ней ключ, слепок с которого он уже сделал из куска мыла. Завтра ему изготовят ключ. Когда я достаточно поправлюсь, я назначу день побега. И надо воспользоваться первой дежурной сменой, когда багры спят и не делают обхода.
Побег назначен на сегодняшнюю ночь в смену, которая длится с часу до пяти утра. Сальвидиа свободен от дежурства. Чтобы выиграть время, он опорожнит бочку с уксусом к одиннадцати вечера. Другую, с маслом, мы покатим полной.
