Франция причинила мне много страдания и обошлась со мной бесчеловечно.
Негр с Мартиники с жаром и задором, достойным восхищения, пытается переубедить меня и обратить в свою веру. И делает он это совершенно искренне. Нельзя слушать без волнения его доводы во благо несчастной и многострадальной Франции.
Домой мы вернулись поздно, и уже в постели я снова вспомнил о том, что говорил мне этот «великий француз». Надо серьезно поразмыслить над его предложением. В конце концов полиция, адвокаты, тюремная администрация – это еще не вся Франция. Сердцем чувствую, что не перестал ее любить. Подумать только – боши во Франции! Боже, как, должно быть, страдают мои родные и близкие! Какой стыд и позор для французов!
Проснувшись, я обнаружил, что все мои куда-то уже исчезли: осел и тележка, свинка, Квик-Квик и однорукий.
– Хорошо ли спалось, браток? – спросили меня Гитту с друзьями.
– Да, спасибо.
– Что будешь пить: кофе черный или с молоком? Может, чай? Кофе и хлеб с маслом?
– Спасибо.
Я уписывал все за обе щеки, наблюдая за их работой.
Жюло готовит порцию балаты по мере необходимости: он кладет твердые куски в горячую воду, где они размягчаются, затем вынимает их и месит.
Малыш Луи вырезает матерчатые прокладки, а Гитту делает обувь.
– И большой оборот?
– Нет. Делаем столько, сколько требуется, чтобы заработать двадцать долларов в день. Пять идет на аренду дома и питание. И по пять на брата – на карманные расходы, одежду и прачечную.
– Все раскупают?
– Нет. Иногда приходится продавать обувь и метлы на улицах Джорджтауна. Покрутишься на ногах на солнце да на ветру – бывает, и устанешь.
– Если надо, я охотно этим займусь. Не хочу быть здесь паразитом. Должен и я вносить свою лепту, чтобы заработать на жратву.
– Это правильно, Папи.
Целый день я бродил по индийскому кварталу Джорджтауна. Увидел большую афишу кино, и так захотелось посмотреть первый раз в жизни цветной звуковой фильм. Вечером попрошу Гитту сводить меня в кино. Исколесил на своих двоих все улицы в Пенитенс- Риверз. Внешность людей мне очень понравилась, особенно присущие им два качества: опрятность и вежливость. Впечатление от прогулки в этом районе Джорджтауна оказалось куда более сильным, чем от памятного пребывания на Тринидаде девять лет тому назад.
Тогда на Тринидаде, когда я гармонично влился в толпу прохожих, испытывая наплыв самых удивительных чувств и ощущений, меня постоянно преследовала мысль: через две недели, максимум через три, я должен отправиться в море. Какая страна захочет меня принять? Найдется ли такая нация, которая предоставит мне убежище? Что ждет меня в будущем? В Джорджтауне все иначе. Я действительно свободен и даже могу, если захочу, поехать в Англию, чтобы присоединиться к силам французского Сопротивления. Что мне делать? Решиться и пойти за де Голлем? Но не скажут ли потом, что такое решение было продиктовано моим незнанием, как поступить? Не найдутся ли среди прочих честных людей и такие умники, которые станут относиться ко мне как к каторжнику, перебежавшему к ним, потому что некуда было бежать? Говорят, Франция разделилась на два лагеря: сторонников Петена и сторонников де Голля. А что же, маршал Франции не знает, где лежат интересы и честь Франции? И если однажды я вступлю в силы Сопротивления, не придется ли мне потом стрелять в своих же французов?
Трудно, ох и трудно заработать здесь на приличное житье-бытье! Гитту, Жюло и Малыш Луи далеко не дураки, а зарабатывают всего по пять долларов в день. Прежде всего мне надо научиться жить на свободе. С 1931 года я заключенный. Сейчас 1942 год. Разумеется, за первый день свободы не решить жизненной задачи со многими неизвестными. Я даже не знаю, какие проблемы в начале свободного пути могут возникнуть передо мной в первую очередь. Я никогда не вкалывал в поте лица. Я всего лишь плохонький электрик. Любой, кто работает по этой профессии, знает больше меня. Но я должен сам себе обещать, что буду жить честно, во всяком случае в рамках своей собственной морали.
Домой я вернулся в четыре часа пополудни.
– Ну как, Папи, на вкус первый глоток свободы? Хорошо погулял?
– Да, Гитту, покрутился я по нашему кварталу и по всем его закоулкам.
– Видел своих китайцев?
