если ты захочешь помочиться или еще что-то, отныне и вовеки ни у кого не спрашивай разрешения».
И в кинотеатре то же самое: когда девушка-билетерша искала место для нас, я чуть было не сказал: «Пожалуйста, не беспокойтесь, я всего лишь каторжник – стоит ли обращать на меня внимание?» А когда шли по улице от кинотеатра до бара, я несколько раз оглянулся. Гитту понял, в чем дело, и сказал:
– Что ты все время оглядываешься? Хочешь убедиться, что за тобой не идет багор? Нет здесь багров, Папи: ты их оставил там, на каторге.
На языке заключенных бытует такое выражение – «сбросить платье арестанта». Но его значение гораздо глубже, ибо тюремная одежда – это только символ: не только сбросить платье арестанта, но и освободиться от клейма, каленым железом выжженного на сердце и в душе.
В баре появился полицейский патруль – английские негры в безупречно чистой форме. Они обошли столики, требуя предъявить удостоверение личности. Когда добрались до нашей компании, сержант оглядел всех внимательно и заметил одного незнакомого – меня.
– Позвольте ваши документы, сэр.
Я достал удостоверение. Он посмотрел на меня, вернул его мне и сказал:
– Простите, я вас не знаю. Добро пожаловать в Джорджтаун.
И с этими словами ушел.
Поль Савойяр заметил:
– Эти ростбифы – замечательные парни. Из всех иностранцев кому они доверяют на сто процентов – это сбежавшим каторжникам. Если ты сумеешь доказать, что ты действительно удрал из мест заключения, английские власти немедленно отпускают тебя на свободу.
Хотя мы и поздно возвратились домой, на следующее утро ровно в семь я был у главных ворот гавани. Через полчаса подъехали Квик и однорукий. Тележка доверху заполнена свежими овощами. Имеются и яйца, и цыплята. Они одни. Я поинтересовался, где же земляк, который хотел научить их торговле. Квик ответил:
– Он нам вчера показал, уже достаточно. Теперь нам никто не нужен.
– Далеко ездили за продуктами?
– Да. Больше двух с половиной часов езды. Отправились в три и вот только вернулись.
Привычно, как если бы он прожил здесь уже лет двадцать, Квик достал горячий чай и лепешки. Сидим на тротуаре рядом с тележкой, пьем и едим, поджидая покупателей.
– Ты думаешь, они придут, твои вчерашние американцы?
– Надеюсь, но если не придут, продадим другим.
– А цена? Как ты ее установил?
– О цене не договаривались. Сделаем так: я их спрошу: «Сколько даете?»
– Но ты же не говоришь по-английски.
– Верно, но я умею объясняться на пальцах. Проще простого. А слов я знаю достаточно, чтобы продать и купить.
– Да, но мне для начала хотелось бы посмотреть, как это у тебя получится.
Ждать пришлось недолго. Подкатила большая машина наподобие джипа, из которой вышли шофер, старшина и два матроса. Старшина залез в тележку и все пощупал: салат, баклажаны и прочее. Осмотрев каждую корзину, потыкал пальцем цыплят.
– Сколько за все?
И торговля началась.
Американец говорит в нос, и я не понимаю ни слова. Квик лопочет по-китайски вперемешку с французским. Увидев, что они никак не могут договориться, я отозвал Квика в сторону.
– Сколько ты израсходовал?
Он порылся в карманах и достал семнадцать долларов.
– Сто восемьдесят три доллара.
– Сколько он тебе дает?
– Кажется, двести десять. Но это мало.
Я подошел к старшине. Он спросил, говорю ли я по-английски.
– Говорите медленно, – предложил я.
– О’кей.
