мне двустволку и шесть патронов. Уверенность вождя основывалась на том, что я буду обязан возвратиться, никто не сомневался, что я не посмею унести с собой чужую вещь. Ослы шли без поклажи, поэтому индеец сел на одного, а я на другого. Весь день мы ехали по той самой тропе, по которой я пришел сюда, но примерно километрах в трех-четырех от пограничного поста индеец повернулся спиной к морю и поехал вглубь материка.
Около пяти часов вечера мы добрались до берега ручья, где стояли пять индейских хижин. Все высыпали поглазеть на меня. Мой спутник говорил, говорил и говорил, пока наконец не появился один малый, обличьем вылитый индеец – разрез глаз, волосы, черты лица, за исключением цвета кожи. Он был белый, у него были красные глаза альбиноса, и носил он штаны цвета хаки. Только тогда я сообразил, что индеец из нашей деревни дальше этого места никогда не ездил. Белый индеец сказал мне:
– Buenos dias (добрый день). Tu eres el matador que se fuqo con Antonio? (Ты убийца, который бежал с Антонио?) Antonio es compadre mio de sangre. (Антонио – мой побратим по клятве на крови.)
Стать побратимами по клятве на крови означает следующее: двое мужчин скрещивают руки, затем каждый своим ножом делает надрез другому, метит собственной кровью руку друга и слизывает размазанную кровь.
– Que quieres? (Что ты хочешь?)
– Agujas, tinta china roja y azul. Nada mas. (Иголки. Красная и синяя тушь. Больше ничего.)
– Tu lo tendras de aqui a un cuarto de luna. (Ты их получишь в следующую четверть луны, считая с сегодняшнего дня.)
Он лучше меня говорил по-испански. Чувствовалось, что он знает, как надо совершать меновые сделки с цивилизованным миром, яростно отстаивая при этом интересы соплеменников. Когда мы стали собираться домой, он вручил мне ожерелье из колумбийских серебряных монет и сказал, что это для Лали.
– Vuelva a verme (приезжайте сюда еще), – добавил белый индеец. А чтобы так и случилось, он дал мне лук.
В обратный путь я отправился один. Не проехал и полдороги, как увидел Лали с младшей сестрой, девочкой лет двенадцати или тринадцати. Лали же было между шестнадцатью и восемнадцатью. Она с яростью набросилась на меня и стала царапать мне грудь, благо лицо мне удалось прикрыть руками. В диком бешенстве она укусила меня в шею. У меня едва доставало сил, чтобы удерживать ее на расстоянии. Внезапно она успокоилась. Я посадил сестру на осла, а сам с Лали пошел сзади, обняв ее за талию. Медленно шли мы к деревне. По дороге я убил сову. Я выстрелил, не представляя, в кого стреляю, – просто увидел светящиеся в темноте глаза. Лали настояла, чтобы мы взяли сову с собой, и приторочила ее к седлу осла. Мы добрались домой на рассвете. Я настолько устал, что мне ничего не хотелось – только помыться и лечь отдохнуть. Сначала Лали вымыла меня. Затем прямо у меня на глазах сняла с сестры набедренную повязку и принялась намывать ее тоже. Сама вымылась последней.
Когда они обе снова вошли в хижину, я сидел у огня и ждал, пока закипит вода. Я готовил напиток с лимоном и сахаром. И тут Лали совершила поступок, смысл которого дошел до меня значительно позже. Она втиснула свою сестру мне между ног, а мою руку положила ей на пояс. Я заметил, что на сестре не было набедренной повязки, а на шее висело ожерелье, которое я отдал Лали. Я не знал, как выйти из этого деликатного положения. Осторожно освободившись от девушки, я поднял ее на руки и отнес в гамак. Затем снял с нее ожерелье и надел его на Лали. Она легла рядом с сестрой, а я рядом с Лали. Спустя много времени я узнал, что Лали тогда подумала, будто я собираюсь оставить их деревню потому, что не был счастлив с ней. Поэтому она и решила, что сестра сможет удержать меня. Когда я проснулся, то мои глаза сразу встретились с ладонями Лали. Маленькой сестры больше не было с нами; было уже поздно – около одиннадцати утра. Лали с любовью смотрела на меня своими большими серыми очами. Нежно и осторожно покусывала уголки моих губ. Она была счастлива и хотела сказать мне, что знает, как я ее люблю, что я их не покину даже в том случае, если она не сможет удержать меня при себе.
Перед хижиной я увидел индейца, который обычно ходил с Лали на охоту за жемчугом и управлял каноэ. Я понял, что он ее поджидает. Индеец улыбнулся мне и закрыл глаза, как в настоящей пантомиме: он понимает, говорилось в этом подражании, что Лали спит. Я присел рядом. Индеец о чем-то долго говорил, а я ровным счетом ничего не понимал. Он был молод, хорошо сложен и удивительно силен. Конечно же, в центре внимания оказались мои наколки, которые он рассматривал и изучал, а потом жестами дал понять, что ему бы очень хотелось, чтобы я сделал ему такую татуировку. Я кивнул в знак согласия, но у него был такой вид, будто он не верит, что я сумею. Появилась Лали. С головы до пят она была натерта маслом. Она знала, что это не нравится мне, но дала понять, что в пасмурную погоду вода будет холодная и такая мера необходима. Ее мимика, полунасмешливая-полусерьезная, показалась мне настолько очаровательной, что я заставил Лали объяснить мне эту истину несколько раз, притворяясь, что совершенно ничего не понимаю. Когда я сделал вид, что опять ничего не понял, и попросил объяснить все сначала, лицо ее вытянулось в такой уморительной гримасе, что по ней можно было прочитать: «Или ты глупый, или я такая дура, что толком не могу объяснить, зачем я натерлась маслом». Мимо проходил вождь в сопровождении двух индианок. Они несли огромную зеленую ящерицу весом не менее четырех с половиной килограммов. Вождь нес лук и стрелы. Он только что убил эту ящерицу и приглашал меня пойти с ним и отведать
