– Пора заканчивать эту комедию, – решил Дрозд и нервно дернул себя за ус: – Уверен, что хочешь довести дело до пыток?
– Уверен, что без этого в любом случае не обойдется, – хмыкнул я. – Иначе мальчик не получит удовлетворения, психическое его состояние станет нестабильным, и он выйдет из-под контроля. Ты ведь этого не допустишь, так? И какой тогда мне смысл торопить события?
– Считаешь, все вертится исключительно вокруг твоей персоны? – немедленно откликнулся Марк. – И у кого из нас с головой не в порядке после этого? Ты жалок и убог, Себастьян. Твоя душа изъедена бесами, будто трухлявое дерево! Ты неполноценен и даже не осознаешь этого!
– По крайней мере в моей душе нет Тьмы, – парировал я и подлил масла в огонь: – А твоя душа – настоящая помойка. Зачем тебе понадобилась Берта? Решил расквитаться за поруганную любовь? Нет? Ты разве не отомстить мне хотел? Точно?
– Отомстить? – тяжело задышал экзорцист, и от него повеяло чем-то столь жутким, что Валентин отступил к стене. – Ты ничего не понимаешь! Думаешь, мне доставит удовольствие покромсать тебя на куски? Глупец! Чтобы превратить великого Себастьяна Марта в тихое послушное животное, достаточно просто сжечь твою переполненную скверной душу. И знаешь что? Я так и поступлю! – Он предупреждающе выкинул руку в сторону уже открывшего рот компаньона и оскалился в зловещей улыбке: – И тогда ты расскажешь все, что мы хотим знать. Я сломаю тебя одной лишь силой своей воли! Без раскаленного железа и прочих банальных орудий пыток. Скоро ты будешь визжать от боли и молить о пощаде, но пощады не будет! Ибо это воздаяние за все твои прегрешения!
– Приступай уже, Марк! – оборвал подзатянувшуюся тираду Валентин Дрозд и уселся на протянувшуюся вдоль дальней стены лавку.
Экзорцист глубоко вздохнул, успокаивая дыхание; я отступать в глубь камеры не стал и вместо этого харкнул в него очередным сгустком крови. Попал в лицо, но Марк даже не вздрогнул. Он спокойно вытер щеку, зажмурился, и веки его вдруг засветились изнутри, будто внутри черепа разгорелось ослепительно-белое пламя.
А потом экзорцист открыл глаза, и в меня ударила призрачная молния! Она перетряхнула всего с головы до ног, стекла в серебряный браслет и опалила руку столь невыносимой болью, что я едва устоял на ногах.
Но устоял. И даже сумел выдохнуть:
– Хрен тебе, мальчик, а не моя душа…
Экзорцист стиснул кулаки, и раскаленный серебряный браслет дочиста сжег волосы на левом запястье; я вцепился в железные прутья и медленно сполз на колени.
– Ты неудачник, – прохрипел Марку, доведя того до настоящего исступления.
– Сдохни! – рявкнул экзорцист и подался вперед. – Сдохни! Сдохни! Сдохни!
Удар чужой воли едва не оторвал от пола, каждое слово врезалось сгустком столь жгучего пламени, что могло выжечь души дюжине грешников, а я вновь устоял.
– Да сдохни ты уже! – выкрикнул Марк, вплотную придвигаясь к решетке. – Сгинь в Бездну!
– Марк! – запоздало крикнул Валентин Дрозд, но именно запоздало.
Никакой вменяемый надзиратель не приблизится к решетке на расстояние вытянутой руки – уже как-то говорил, да? Марк это правило нарушил, за это и поплатился.
Левая моя кисть легко проскользнула сквозь прутья, онемевшие пальцы мертвой хваткой вцепились в ворот камзола, и обратным рывком я прижал экзорциста к решетке. Прижал – и сразу ударил свободной рукой. Костяшки перебили с хрустом подавшуюся гортань, Марк захлебнулся криком, и в тот же миг Валентин Дрозд отдернул экзорциста от решетки.
Поздно! Марк Бонифаций Тарнье несколько раз судорожно дернулся у него на руках и затих.
Умер.
Но Валентин так не считал.
– Живи! – рявкнул он, выхватывая нож. – Живи, Марк! Живи!
С хирургической точностью Дрозд вскрыл смятую гортань, засунул в разрез пальцы и принялся раздвигать поврежденные хрящи, но очень скоро убедился в бесплотности своих попыток и ожег меня ненавидящим взглядом.
– Тебе конец! – выдохнул и обернулся к бесноватому с арбалетом. – Ну-ка дай сюда! – потянулся он за оружием.
Уродец с зашитыми суровой ниткой глазами и ртом послушно шагнул к усачу и вдруг ударом деревянного приклада вышиб из него дух. После отложил арбалет на лавку, обнажил нож и, оттянув собственное веко, подцепил его острием. Медленно срезал кожу, и меж бескровных обрезков заблестел черный, будто залитый смолой глаз.
Я лишь спросил:
– Не хочешь открыть камеру?
