выдернул.
Вырвал, заточил в себе, но не успокоился на этом и продолжил вытягивать сущность беса из остальных тюремщиков.
Озноб, боль от ожогов, вонь паленой человечины, собственный страх и дикий ужас потерявшего связь с родной стихией нечистого сплелись в единый клубок, и только чудом мне удалось не пропустить в ворохе захлестнувших сознание воспоминаний нужное.
Это была официальная бумага.
Распоряжение, которое проверяли на каждом посту.
То, о чем следовало забыть раз и навсегда.
Документ с синим оттиском королевского герба, жегшего глаза нестерпимым сиянием Тьмы. А внизу – знакомая подпись…
Злоумышленники позаботились, чтобы никто из тюремного персонала не вспомнил ни их, ни чрезвычайного требования о переводе заключенного, вот только морок не просто лишил людей памяти. Противоестественное воздействие запятнало их души, сделало уязвимыми для скопившейся на дне тюремного подвала мерзости. Стало ключом, отпершим дверь в Бездну, породившим «Бесовскую мозаику».
Злой умысел и роковое стечение обстоятельств. Бывает…
Тут я наконец сумел совладать с нечистым и запихнул его к остальным бесам в самый дальний уголок своей души, но только попытался подняться на ноги, как внутри всколыхнулись остатки темной волшбы. Всколыхнулись – и потянули сознание в бездонную яму забытья. Во тьму, пустоту, бездну. Во мрак вечной ночи, поглотившей все воспоминания, предположения и догадки.
Да и меня самого…
2
Очнулся в камере.
Так сначала подумал. Приподнялся на локте, огляделся и понял, что с этим предположением погорячился: пусть окошко под потолком и зарешечено, но слишком уж уютно в полуподвальном помещении, слишком прибрано. Обстановка больше монашескую келью напоминает.
Да с чего бы тюремщикам арестанта к койке приматывать? Заковали бы в кандалы, и вся недолга.
Значит – келья.
Я покопался в памяти, но, после того как вырвал беса из коменданта «Тихого места», в воспоминаниях зияла черная дыра. Да еще зудело некое гаденькое ощущение, будто позабыл нечто чрезвычайно важное.
Но что? Нет предположений. Вообще никаких.
Пустота.
Явились за мной уже под вечер.
Лязгнул замок, распахнулась дверь, и в келью прошли двое монахов в обычных бесформенных балахонах и дылда в кожаном одеянии экзорциста, чья лобастая голова, не скрытая ни полумаской, ни шляпой, поражала неправильностью формы – будто тыкву на шею насадили, а глаза смотрели холодно и остро.
– Очнулся? – спросил каланча, не скрывая неприязни.
Я решил до прояснения своего статуса помалкивать и в ответ только кивнул.
– Развяжите его, – потребовал экзорцист.
Когда монахи выполнили это распоряжение, я уселся на кровати и принялся разминать затекшие руки.
– Одевайся! – с явственным драгарнским акцентом поторопил меня долговязый.
Оставаться голышом не было никакого резона, поэтому я поднялся с койки и через голову натянул на себя серую хламиду, принесенную одним из братьев. Потом затянул ремешки деревянных сандалий и выжидающе глянул на экзорциста.
Дылда указал на дверь:
– Идем!
И я пошел. И не куда-нибудь, а в приемную его преосвященства. Монахи остались за дверью, и в знакомую комнату с расставленными вдоль стен стульями и красочным витражом мы прошли уже вдвоем.
