слова. Повернув голову к девушке, я увидел коротенькие завитки волос на ее шее и уловил аромат духов.
– А ничего тут видок, правда? – пролепетал я. И тотчас задал новый вопрос: – Вам нравится кола?
Сардж застонал, повернулся и нырнул в ближайший бар, и оттуда донеслись его вопли:
– Виски! Con ghiaccio… due whiskies![34]
Я остался без педагога. Я растерялся. Я забыл абсолютно все, чему он меня учил.
Снова я взглянул на девушку, а она улыбалась мне. Влажные губы приоткрыты, зубы слепят белизной.
– Кола – это здорово, – сказала она. – Особенно тут, наверху. Если вы понимаете, о чем я.
Я заверил ее, что понимаю очень хорошо, и спросил, как насчет глотнуть колы прямо сейчас. Все это говорилось «на автомате» – сердце-то у меня не билось с самой первой секунды, да и легкие не дышали. Поблизости стоял лимонадный киоск, и, пока мы пили кока-колу, девушка рассказывала о себе, а моя матчасть постепенно возвращалась в штатный рабочий режим. Язык, правда, все еще заплетался, но это не беда – новая знакомая оказалась большой любительницей поболтать. Она из Хакенсака, была разок в Чикаго, но дальше никогда не заезжала. «А потом у тетки умер муж и все оставил ей, это просто невероятные деньжищи, и она затеяла кататься по Европе, но одной-то несподручно, вот и пристала как репей, будь моей компаньонкой, а я подумала-подумала и решила, ладно, почему бы и не отдохнуть, не развеяться, тем более что тетка обещала приодеть меня в Италии и…»
– Насчет отдохнуть-развеяться – не получается, да? – сочувственно спросил я и даже нашел в себе силы погладить ее по руке.
Девушка выпятила большую, алую, теплую губу и кивнула:
– В том-то и беда. Тетка из номера носу не кажет, у нее от солнца мигрень, а мне тут даже поговорить не с кем. Кругом волки плотоядные, что-то нашептывают без конца, а я ни словечка не понимаю, хотя и так ясно, чего домогаются.
Я кивнул и снова погладил. Уж я-то могу понять бедняжку – знаю, каково быть одному в чужой стране.
Мы гуляли, держась за руки, и болтали почти до темноты. Спросив, как насчет поужинать, я услышал в ответ: да, с удовольствием. Только ей нужно переодеться.
Будь мы в Нью-Йорке, я бы не торопил события. Но итальянский воздух был до того напоен романтикой, что подмывало рискнуть.
– Мне идти некуда, – сказал я. – Если с тобой пройдусь, не будешь возражать?
– Не буду, – рассмеялась она. – Только обещай не приставать.
Произнося эти слова, она сжала мою руку.
– Приставать? Да за кого ты меня принимаешь!
И когда она повернулась, я шлепнул по тому месту, которое капри обтягивали особенно туго. Это чтобы у нее не оставалось никаких сомнений в моих намерениях.
Снова она рассмеялась, и мы пошли дальше по улице, решая, чем бы поужинать: спагетти или пиццей.
И только одна мысль не давала мне покоя: что я скажу завтра на пароме Сарджу?
Моя война с армией
Говоришь, собираешься пойти в армию, сынок? Здорово, просто здорово. Призывник? О, прости, доброволец… Видать, к тому военполу тебя приковали наручниками по ошибке. Ну конечно же по ошибке – ты ведь жил в лесной пещере чисто из любви к природе. Повестки приходили уже после того, как ты перебрался в пещеру… Видать, почта в твоих родных краях работает неважно.
Знаешь, сынок, я ведь и сам служил в армии. И без всяких ошибок – пошел добровольцем. Нет, сынок, не в тысяча восемьсот двенадцатом году; в пору моей службы была другая война, большая. Сержант тебе наверняка расскажет. Я хотел принести миру мир – да, сэр, прогнать наци, япошек и прочих негодяев. Вот только после первого же дня в лагере Андервотер я передумал. Нет, мне, конечно, и после хотелось мира во всем мире, но я решил, что где-нибудь в другом месте от меня толку будет поболее. Впрочем, до дома я так и не добрался – меня поймали и отправили назад в Андервотер. Тогда-то и начались мои мытарства.
Как я теперь понимаю, у меня с армией с самого начала не сложилось. Даже можно сказать, у меня с ней было нечто вроде личной войны. Один полковник говорил, будто для врага я ценнее двух танковых дивизий. Пожалуй, он все-таки преувеличивал.
После года службы стало ясно, что наиболее радостным днем в армии для меня был самый первый. Я быстро катился под уклон. Мне присвоили звание рядового первого класса, но лишь потому, что капитану хотелось на ком-то отыграться. А потом еще нашелся некий Луи, которого из-за меня списали по восьмой статье[35]. Этот Луи все пытался, как он говорил, использовать логику. Заявил, будто меня впервые прилично накормили в армии, но я возразил, что это неправда, я как-то раз сидел в тюрьме, и там тоже прилично кормили. Он потел и бледнел, но не желал сдаваться. Сказал, что мне в армии впервые выдали
