оказался на земле, но даже не почувствовал этого. В ушах гулко лопнуло, и теперь в голове поселился звон. Что-то влажное текло из них на щеки и шею, я провел ладонью, все еще стараясь сконцентрировать взгляд, увидел кровь.
Попытался встать на четвереньки, но руки не выдержали, и я ткнулся лицом в стекло, которое раньше было песком. Ни один клирик из отряда отца Марта не выжил. Цирка больше не существовало, устояла лишь секция с адскими вратами, и теперь я понимал, как ангел устроил землетрясение в Солезино.
Не магия.
Лишь одно слово его.
Луна с солнцем взорвались, разлетелись осколками, и в небе осталась только туча — столь низкая, что ее брюхо касалось верхней части уцелевшей стены арены и ветвей адского древа.
Через мгновение из нее начал медленно, снежинка за снежинкой, падать снег. Я лежал на боку, хватая ртом воздух, слыша в голове звон, причиняющий боль, и пытался дотянуться до кинжала. Он был так близко и… бесконечно далеко.
Одна из снежинок упала мне на руку, и я не почувствовал холода. Другая осталась на губе, и только тогда я понял, что это никакой не снег, а соль.
Еще одна попытка. И вновь неудачно. Я увидел, как ко мне силится ползти Гертруда, из ушей которой также течет кровь, хотел сказать, чтобы она прекратила, осталась на месте, но горло издало лишь какой-то всхлип.
За колдуньей появилась мрачная тень. Силуэт выходца из ада. Она не видела его, а я не мог предупредить, лишь смотрел, как чудовище широко шагает к ней, затем оказывается почти рядом и… проходит мимо.
Я потряс головой, и картинка перестала быть размытой. Долговязое Пугало шло по золотому пламени, и алый подранный мундир полыхал у него на спине и рукавах. Догорела и исчезла соломенная шляпа, затем начала плавиться плоть. Она отваливалась от него клочьями, сползала с каждым движением.
Я хотел закрыть глаза, но не мог отвести от погибающего страшилы взгляда.
Огонь уничтожал одутловатую голову, искажал зловещую ухмылочку, пожирал серые руки с длинными пальцами, дырявые ботинки и даже серп.
Одушевленный сгорел, так и не успев приблизиться ко мне. То, что осталось, заставило меня перестать дышать.
Он был такой же, как и те двое. Только волосы у него оказались каштановые, длинные, вьющиеся. В левом боку зияла большая рана, сияющая золотым светом. В руках ангел держал изогнутый тонкий клинок, так похожий на серп. Его лицо можно было бы назвать прекрасным, даже совершенным и божественным. Лицо, за которое любой скульптор продал бы душу, если бы на нем не было печати страшного гнева, боли и настоящего безумия.
— Матерь Божья, — прошептал Проповедник. — Если бы я только мог плакать.
Оказавшись рядом, он посмотрел на меня, и в глубине его сапфировых глаз промелькнуло что-то, чего я не смог понять. Тот, кто когда-то был Пугалом, обнаженной ступней подтолкнул мне темный кинжал.
Он ждал, и я догадался, что ему нужно.
— Вот он! — сказал я ему, указав на Ивойю, и ангел, благодарно кивнув, прошел мимо по белой соли, тонким слоем укрывшей арену.
Они увидели друг друга.
Гера все же добралась до меня. Ее пальцы переплелись с моими, глаза неотрывно следили за тем, кого мы считали одушевленным.
— Людвиг. Этого не может быть. — Из-за боли в ушах я едва мог ее слышать.
Но это было.
Ивойя поднял с земли молот, двинувшись навстречу новому врагу.
— Отступись, — сказал тот, кто так долго ходил со мной. И его слово имело тот же эффект, что и слово темного кузнеца.
…Мир горел и плавился, цирк, не выдержавший ангельского гласа, потерял еще целую секцию, а я сплевывал кровь, текущую изо рта и носа, не понимая, как моя голова еще не взорвалась.
Они сражались друг с другом. Молот и кривой клинок плели смертельное кружево, а вокруг была ночь, озаряемая лишь золотыми кострами.
Гертруда лежала, засыпанная солью, и я, напрягая последние силы, вытащил ее из этого «сугроба», посадил, всю окровавленную, прислонив спиной к нижней трибуне. Я знал, что выгляжу ничуть не лучше, чувствуя страшную слабость и слыша бесконечный шум в голове.
Я вернулся к кинжалу, раскидывая острые кристаллы соли, режущие руки. Поднял его.
